Книга Эдинбург. История города - Майкл Фрай

Столица представлялась особенно порочной. Что замышляли эти пышногрудые девушки, когда гуляли туда-сюда, «будто бы продавая лимоны и апельсины», совсем как Нелл Гвинн в Лондоне? Имелось в виду, что они также «в городе становятся продажными женщинами и воровками». Любая женщина, живущая сама по себе, была объектом подозрений из-за «многочисленных безнравственных поступков и злоупотреблений, которые совершаются одинокими незамужними женщинами, содержащими покои, лавки и погреба». По словам преподобного Джеймса Уэбстера, одного из новых священников, вездесущее дерьмо весьма наглядно символизировало состояние города в целом: «О больших городах в отношении духовного можно сказать то же самое, что и в отношении плотского — воздух в них дурен. Улицы Эдинбурга не так грязны, как сердца его жителей, каждый из которых развращает другого».

В отношении морали столица, казалось, направляется обратно в 1560 год, с тем отличием, что церковные сессии теперь уже не могли разжечь в пастве прежний пыл. Вместо этого самопровозглашенное Общество содействия реформации нравов, собиравшееся ежемесячно в доме Джона Нокса, совало нос во все дела, ставя людям в вину даже простительные грехи, от сквернословия до драчливости. Члены этого общества желали, чтобы отряд констеблей, едва пробьет десять вечера, обходил бы таверны и велел их хозяевам перестать подавать еду и выпивку; это время оставалось по традиции принятым властями вплоть до 1976 года. Даже после этого часа в «дурных и подозрительных домах» или частных апартаментах могли выпивать; констеблям следовало пресекать неподобающее поведение, по крайней мере в воскресенье. И все же весь этот фанатизм, как обычно, растрачивался по пустякам. Среди привлеченных к ответственности был фермер, обвинявшийся в том, что позволил своей семье и прислуге прервать священный отдых Божьего дня и «внести большие бидоны молока в Эдинбург». Жена фермера бросилась на защиту, немного некстати возразив, что «молоко было в маленьких бидонах».[216]

Что до дела двадцатилетнего Томаса Эйкенхеда, студента-медика, повешенного в 1697 году за богохульство, все было гораздо печальнее. Власти приказали провести в книжных лавках обыск с целью обнаружения книг, признанных «атеистическими, ложными, или нечестивыми, или порочными», например, принадлежащих перу Рене Декарта, Томаса Гоббса и Баруха Спинозы. За открытые заявления, содержащие идеи, почерпнутые из этих книг, Эйкенхеда судили согласно двум действовавшим тогда актам о богохульстве. Один из них, принятый в 1661 году, требовал смертной казни; второй, от 1695 года, предписывал наказания различной степени тяжести, от тюремного заключения и покаяния во власянице за первое правонарушение до дополнительного штрафа за второе и смерти только за третье. Ранее юноша ни в чем подобном не обвинялся; тем не менее ему вынесли смертный приговор. Он просил о помиловании по причине «прискорбных обстоятельств [он был сирота] и нежного возраста». Тайный совет соглашался помиловать его только при том условии, что церковь сочтет нужным вмешаться и защитить подсудимого. Генеральная ассамблея в тот момент заседала в Эдинбурге. Она потребовала «решительной казни» с тем, чтобы обуздать «неверие и богохульство, которыми так и кишит эта страна». Лишенного связей Эйкенхеда вздернули — последнего человека, казненного на Британских островах за богохульство.[217]

* * *

В отношении культуры Эдинбурга то, что начала революция, довершила Уния. Однако если революция пользовалась в городе всенародной поддержкой, то Унию не поддержал почти никто. Это была сделка, заключенная между правящими классами Шотландии и Англии, хотя обоим хватило соображения понять, что это не будет прямым завоеванием одной страны другой. Из первого варианта договора был выпущен один пункт, главное условие, выставленное пресвитерианами, соблюдения которого позднее они настоятельно требовали: в рамках Союза им гарантировалось положение официальной религии Шотландии вместе с полным контролем над университетами и школами.

Многие пресвитериане (возможно, главным образом за пределами Эдинбурга) тем не менее были против Унии. Церковь Шотландии к тому моменту, однако, оказалась возглавлена столичными священнослужителями, которые, получив согласие другой стороны с одобренным главным условием, высказывались теперь в пользу Унии. Их предводителем был преподобный Уильям Карстрейрс, священник монастыря Грейфрайерс, а с 1703 года — глава университета, назначенный на эту должность после многих лет, проведенных в правительстве Вильгельма Оранского, для которого он занимался шпионской деятельностью. Имелись и другие влиятельные фигуры: преподобный Дэвид Катбертсон из Сент-Катберта, в прошлом — ковенантер; преподобный Джордж Мелдрам из церкви Трон, также профессор богословия в университете; преподобный Томас Уилки из Кэнонгейта; преподобный Уильям Уишарт из Южного Лейта. Случилось так, что все они были председателями генеральной ассамблеи, один за другим, с 1702 по 1707 год.

Жителям Эдинбурга не было дела до высокой политики: они ненавидели Унию. Пока в парламенте обсуждали договор между двумя странами, на улицах что ни день вспыхивали бунты. Лидер националистической оппозиции, герцог Гамильтон, часто подстрекал народ к мятежу, проходя по Королевской миле. Вокруг него собиралась неспокойная, но все еще благодушная толпа, крича: «Благослови Боже вашу светлость за то, что вы стоите против Унии, защищаете вашу страну», и тому подобное. Распалив в себе патриотизм, они теряли благодушие, если им случалось заметить карету герцога Куинсберри, лорда верховного комиссара королевы Анны, который и продавил идею Унии. Он проносился по улице галопом, с верховой охраной впереди и пыхтевшими позади лакеями, причем последние становились при этом мишенью для зевак, которые бросали в них камни, а также «всевозможные оскорбления, упреки и знаки презрения, которыми имели наглость их осыпать». В данном случае выражение «знаки презрения» служит еще одним эвфемизмом для обозначения экскрементов, лежавших тут и там в переулках и тупичках, которые приходились очень кстати, когда хотелось швырнуть ими в должностное лицо.[218]

Когда в Эдинбург в октябре 1706 года прибыл Даниэль Дефо, тайный агент английского правительства, брожение в обществе сулило крупные неприятности, а, как он сам говорил, «шотландская толпа — наихудшая из всех». Как-то вечером толпа по своему обыкновению приветствовала Гамильтона, шедшего вниз по Хай-стрит. На сей раз на обратном пути толпа забросала камнями городскую гвардию и побила стекла в домах. Дефо писал: «Меня предупредили, чтобы я поберегся и не появлялся на улице». Поднимаясь по лестнице, он слышал, как в кучке громил говорили: «Вот один из английских псов».