Книга Какое дерево росло в райском саду? - Ричард Мейби

В тот первый год в Новой Англии, как я писал в мемуарах о тех временах, я и сам чувствовал себя лесным эпифитом[161]. Жил я в Уэйвени-Вэлли, на ферме XVII века, в доме из тех, которые называют «полудеревянными» – в том смысле, что внутри у них больше дуба, чем снаружи. В моей комнате был дубовый пол и дубовый стол. Стены и углы потолка подпирала череда дубовых балок, выцветших до старой кости. Поскольку мне больше некуда было повесить свою орхидею, я закрепил ее на вертикальной балке. И как-то ночью, когда я приглушил свет, жесткие углы комнаты – корешки книг на фоне известняковой штукатурки, электропроводка на фоне плинтусов – вдруг смягчились, и возникло ощущение, будто Paphiopedilum растет прямо из балки, как я и представлял его себе в природных условиях.

Я просиживал вечера в этом домашнем лесном уголку, пытаясь осмыслить новый ландшафт, в котором очутился, и обнаружил, что безо всякого особого намерения стал много читать об орхидеях – о местных орхидеях, настоящих, изумительных, ни на что не похожих, бесконечно изменчивых. Об орхидеях потерянных, обретенных и снова потерянных. Болота и сырые луга, окружающие Уэйвени-Вэлли, для них, похоже, сущий рай. Всего в миле-другой к северу раскинулось поле для праздника сбора урожая, испещренное точечным узором из орхидей с зелеными прожилками, похожих на изысканное витражное стекло. Разновидность офрис пчелоносной (var. chlorantha) с зеленовато-белыми лепестками, полупрозрачными, словно слои луковицы, была здесь практически appellation contrôlée – со столь же характерным ароматом, что и у уникального сыра с какой-нибудь местной сыроварни. В 1936 году легендарный исследователь орхидей Дж. Э. Лусли (в миру банкир) обнаружил всего в нескольких сотнях ярдов от своего дома, в болоте за полем, подвид пальчатокоренника мясо-красного с цветками «соломенного цвета», получивший название ochroleuca[162]. Звучит это сладко, как топленые сливки. В Британии этот подвид находили лишь в трех местах, в том числе и на Ройдонском болоте, и, как сказано в моих книгах, с семидесятых годов этот цветок нигде не встречается. Предполагают, что растение вымерло, а может быть, просто затаилось. Оно затаилось и где-то у меня в голове – клочок карты потерянных сокровищ.

Мало того – в нескольких ярдах в другую сторону располагается Цветочный питомник, где в павильоне, похожем на чертоги наслажденья Кубла-Хана, всевозможные экзотические орхидеи чарующих форм и оттенков, точеные, словно китайские костяные украшения, продавались как комнатные растения или подарки в последнюю минуту на Валентинов день. Орхидеи стали предметом роскоши, их пустили в массовое производство при помощи гибридизации и клонирования. И почти все они увядали, едва пережив первое цветение. Я очутился словно бы в треугольнике из орхидей, и не только буквально, судя по географическому расположению трех этих мест – стена спальни, болото в долине и цветочный супермаркет, – но и в переносном смысле, благодаря трем видам впечатлений от орхидей. Эфирные очертания акварели Элизабет Блэкаддер были для меня словно сон, словно квинтэссенция дикой природы, которая с одной стороны служила отражением живых, пусть и более скромных, орхидей английского луга, а в другом – выставленных на прилавки товаров в садоводческом центре, которые в буквальном смысле слова тоже были живые, но почему-то уже превратились в окаменелости: растительная ткань свелась к чисто внешнему символу. Каждый угол этого треугольника по-своему показывает, как поразительна власть орхидеи над нашим воображением: увлечение этими цветами началось по меньшей мере триста лет назад, и его невозможно объяснить одним лишь прелестным обликом орхидей.

Впоследствии я узнал гораздо больше о P. sanderianum, о том, где эта орхидея растет и как выглядит в природе, однако не могу сказать, чтобы это пролило свет на механизмы гипнотических чар семейства орхидных. Вблизи оборка туники медного цвета напоминает кувшинчик или балетный пуант, что и помещает растение в большую группу циприпедиевых, в которую входит и дальний родственник моей орхидеи венерин башмачок обыкновенный – Cypripedium calceolus. А висячие отростки – это на самом деле лепестки, которые отрастают до трех футов в длину и служат приманкой для насекомых-опылителей. Открыл эту орхидею в 1885 году немецкий собиратель растений И. Форстеманн в Сараваке на Борнео, и растет она совсем не как обычный эпифит, вопреки моим предположениям: не ниспадает с какой-нибудь ветки высоко под покровом леса, а коренится в земле, зачастую цепляясь за древесный корень у каменистого подножия крутого известнякового утеса. Название цветок получил в честь викторианского торговца орхидеями Фредерика Сандера, чья цель сделать орхидеи доступными простым людям была достигнута в результате опустошения обширных областей по всему земному шару, где зачастую не оставалось ни одной орхидеи (см. рис. 36 на цветной вклейке). Неудивительно, что в Сараваке мою орхидею больше никто не видел, и считалось, что в дикой природе она исчезла[163]. Башмачок Сандера стал «священным граалем мира орхидей», и когда собиратель Айвен Нильсен заново открыл ее близ Огненной горы в уединенном уголке Саравака в 1978 году, это стало сенсацией для любителей орхидей на всей планете. Профессиональные ботаники, садоводы, растившие цветы на продажу, одержимые коллекционеры и просто мародеры-расхитители – все желали заполучить этот цветок в награду за исследования, искусственное разведение или налаженную торговлю. Многие пытались самостоятельно найти это место, некоторым это удалось. К 1989 году, когда торговля экземплярами дикорастущих орхидей стала незаконной, за выращенный в неволе башмачок Сандера давали до 3000 долларов.

Это хитросплетение эстетической увлеченности и бессовестного разграбления природных ресурсов интересно еще и несоответствием одержимости любителей орхидей характеру самих растений. Виды наподобие, скажем, амазонской водяной лилии или аморфофаллуса титанического обладают внешним видом, историей и жизненными циклами не менее блистательными, чем орхидные, однако почему-то не вызывают такого наркотического восхищения. Эрик Хансен в своем шуточном исследовании современного коллекционирования орхидей “Orchid Fever: A Horticultural Tale of Love, Lust and Lunacy” («Орхидейная лихорадка. Сельскохозяйственная повесть о любви, страсти и умопомешательстве») рассказывает о мире, где царствует увлечение столь же маниакальное, что и культ тюльпанов в Голландии XVII века. Его истории о контрабанде, масштабных ограблениях, перестрелках в оранжереях отдают мрачной лихорадкой наркоторговли. Один лишь Таиланд ежегодно экспортирует растения более чем на 250 миллионов долларов, в том числе много дикорастущих, и далеко не все они добыты законными путями. Розничная торговля выращенными на продажу орхидеями в США превышает 150 миллионов долларов, и там живет полмиллиона увлеченных коллекционеров. Оборот орхидейной индустрии в мире оценивается более чем в 9,5 миллиарда долларов, а список из 150 000 искусственно выведенных разновидностей увеличивается на 200 с лишним в месяц.