Книга Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы - Владилен Орлов

Первое время после перебазирования в город все мы наслаждались наступившим миром, новыми впечатлениями и особой тоски по дому не испытывали. Но прошел месяц-другой, и я, как и многие, затосковал по дому. Помню, как невыносимо стало ходить по чистеньким улицам, читать немецкие названия, слушать немецкую речь, возвращаться в постылую казарму. Неудержимо тянуло домой, хотя я знал по письмам, что дома будет трудно, голодно на скудный карточный паек, а на рынках и в коммерческих магазинах неподъемные для нашей семьи цены. Кроме того, там, на родине, широко процветает послевоенное воровство и разбой. В общем, будет неуютно по сравнению с жизнью в Ратенове, в оккупационных войсках, где я, в конце концов, «устроился» достаточно комфортно, работая в штабе бригады и освободившись от опротивевшей строевой и основной солдатской деятельности. Но неудержимо тянуло домой, к родным и близким, к такой казавшейся уютной комнате, к родному Арбату и знакомым улочкам, к довоенному, гражданскому свободному быту и, конечно, главное, к учебе в институте и довоенным друзьям. Короче, это была ностальгия по родине, по дому, которая овладела большинством фронтовиков, солдат, сержантов и офицеров, хотя каждый знал, что дома будет трудно и, возможно, голодно в разрушенной стране. Все ждали демобилизации, особенно рядовой и сержантский состав. Помню, когда демобилизация началась, многие офицеры буквально завидовали рядовым и сержантам, поскольку первые годы после войны демобилизация на них не распространялась.

В июле — августе прошла первая волна демобилизации. Демобилизовали старшие возрасты и часть ограниченно годных к военной службе по состоянию здоровья. Вторая волна захватила тех, кто отслужил больше 5 или 7 лет. Ни в одну категорию я не попадал и с завистью смотрел на демобилизуемых, которых торжественно провожали. Им выдавали новое обмундирование, сухой паек. Затем всех выстраивали на плацу, нас побатарейно, а демобилизуемых отдельной колонной с чемоданами, вещмешками и прочими вещами, которые они увозили с собой. Чего только не было у каждого! Помимо чемоданов с трофеями везли приемники, велосипеды, отличный немецкий инструмент, даже попадались лопаты из нержавейки (где они нашли эту редкую тогда вещь?). Чемоданы и баулы были набиты одеждой, бельем, обувью, кусками материи, связками «молний», купленных здесь по дешевке, и другими вещами. У кого было больше, у кого меньше барахла, в зависимости от возможности достать, сохранить и вообще физически взять с собой. Командование произносило прощальные речи, и под звуки оркестра и завистливые взгляды остающихся служак они со своими пожитками шли к машинам и уезжали домой.

Следует отметить, что рядовые, сержанты и большинство младших офицеров, не связанных с интендантством, имели ограниченный набор трофеев, который можно было захватить и перевозить с собой. А вот почти весь высший командный состав отправлял трофеи машинами и даже вагонами. Там грузились мебель (целые гарнитуры), картины, машины, мотоциклы и многое другое. Причем чем выше чин, тем большие возможности.

Вскоре прошла третья волна демобилизации, в которую включались специалисты, шахтеры, еще кто-то и, главное для меня, студенты. Появился шанс вернуться к нормальной гражданской жизни, о которой совсем недавно я боялся даже мечтать. Не раздумывая, я срочно отправил домой письмо с просьбой прислать справку на имя командира бригады о зачислении меня студентом МИМЭСХ, в который меня приняли перед мобилизацией летом 1943 года. Ждал результата с нетерпением. В один прекрасный день меня вызвал к себе командир дивизиона Козиев (я тогда еще находился в строю, в батарее). Он отвел меня на лестничную клетку и очень любезно, даже ласково, стал со мной разговаривать. Такого тона никто из нас за ним никогда не замечал. Он обычно говорил коротко, резко, как отдавал команды, говорил часто свысока. Эта манера разговора была у него всегда, как с офицерами, так и с солдатами. А здесь сама любезность. Правда, походила она на разговор кошки с мышкой, трудно было ему перестроиться. Козиев сообщил, что пришла справка, что я студент, но она не по форме и по ней демобилизоваться нельзя. Для меня это был удар. Козиев еще что-то говорил о том, что надо потерпеть, что он понимает мои стремления, но пока не получается, что я еще здесь нужен, что можно здесь поискать подходящую должность. Вскоре мне действительно предложили возглавить клуб, а затем я стал работать в артснабжении. Я слушал вполуха и только молча кивал, а в голове вертелись мысли, что меня, оказывается, не хотят отпускать и, главное, что же делать?

На следующий день я уточнил форму необходимой справки и отправил ее домой. Уехала очередная команда демобилизованных, а я с нетерпением ждал результата. Прошло довольно много времени. Уже была поздняя осень, кажется, конец ноября, когда пришла нужная справка. Мне сказали, что я демобилизуюсь, но очередная партия демобилизованных будет не раньше января, поскольку основная масса уже уехала и нужно набрать команду. Я успокоился, забросил прогулки в город, стал усиленно заниматься, копить деньги, сколотил из фанеры чемодан для вещей, которых у меня оказалось не густо. Настроение было приподнятое, я уже в душе распрощался с армией.

Вскоре после Нового года мне назначили дату отъезда. Мечта стала явью. Я оформил все документы, получил причитающуюся мне последнюю зарплату, обменял оставшиеся у меня оккупационные марки на рубли и стал собирать вещички. Сшил небольшой мешочек со шнурком для денег и главных документов. Поместил туда красноармейскую книжку, партийный и комсомольский билеты и пачку денег, которых, по моим прикидкам, должно было хватить на первые месяцы гражданской жизни. Этот мешочек повесил себе на шею под нательную рубашку и уже не расставался с ним до приезда домой. Перед отъездом я, вместе с остальными, получил новое обмундирование, которое не очень блистало качеством, особенно шинель, висевшая мешком, но было добротно и могло еще послужить не один год. Впрочем, это меня мало волновало, я уже сам обзавелся хорошо пошитой формой, в которой мог щеголять первые годы, не заботясь об одежде. За два дня до отъезда у меня вдруг остановились часы. Утром следующего дня я, схватив очередную увольнительную из своего «запаса», помчался к своему знакомому урмастеру. Я давно не был там и опасался, что он не захочет или не сможет сделать срочный ремонт. Опасения оказались напрасными. Урмастер хорошо меня понял и, узнав, что я еду домой, разделил мою радость, обещал тут же отложить остальные заказы и все сделать в ближайшие часы. К концу дня я получил свои часики обратно и довольно тепло попрощался с мастером, его женой и, мельком, с Хильдой, которая уже ходила с довольно приличным животиком. Так вот почему она так пылко кидалась на наших военных: ей не грозило забеременеть от них! Ребенок будет от немца, которого, возможно, уже не было в живых. А когда еще придется ей погулять и придется ли вообще. Впрочем, это меня не занимало, я был поглощен мыслями о скором возвращении домой. Вернувшись в казарму, я посвятил вечер прощанию с друзьями.

Настал день отъезда. Теперь уже провожали нас, небольшую группу специалистов и задержавшихся по разным причинам «старичков» по возрасту и сроку службы в армии. Вновь состоялось прощальное построение на плацу. Была короткая речь замполита, которую мы воспринимали вполуха, занятые мыслями о предстоящем возвращении домой. Нас погрузили в крытый брезентом «Студебекер», и с сопровождающим лейтенантом, который вез наши документы, мы тронулись в путь. Ехали в транзитный лагерь, в какой-то городок восточнее Берлина, на берегу Одера. Там собирали всех демобилизованных для формирования команд очередного эшелона, направлявшегося в Россию.