Книга Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц

Надо полагать, зачитывались и вручались, как приличествовало случаю, и греческий оригинал письма Михаила III, и славянский его перевод, исполненный братьями, и уж тут при чтении была воля Философа, чтобы опустить похвалы василевса в свой адрес.

Первые же часы и дни пребывания здесь должны были показать братьям, какое на всех моравлян — начиная от князя, старающегося быть сдержанным, достойным своего звания, и до его придворных и простолюдинов — чрезвычайное впечатление производит то, что гости говорят с ними… их, моравлян, родной речью. Не коверкая слов, не напрягаясь, чтобы отыскать нужный оборот, но не стесняясь, когда надо, и подсказку услышать. А ещё говорят они не только без признаков кичливости, но с какой-то тихой радостью от услышанного и сказанного, как и положено говорить своим среди своих. Откуда у них этот дар и эта чудесная способность — у людей, прибывших из самого большого и богатого города на всём свете? Или там все такие — про всех и про всё ведают, — как эти двое с их учениками?

Но и с первых же часов, с первых дней было видно, что прибыли они не просто для приятного знакомства, для вручения грамот и подарков от василевса, послания и даров от патриарха, для дружеских застолий и важных здравиц, для искренних разговоров. Как ни драгоценно само по себе такое знакомство, гости ни на минуту не забывают, о чём просил князь через своих послов у василевса, и именно потому без обиняков желают объяснить, в какой мере могли бы его просьбу исполнить, если поможет им всем милостивый Господь.

Они, конечно, знают, что князь просил прислать моравлянам не только учителей, но прежде всего епископа. И, наверное, он теперь досадует, что они пришли без епископа. Но и патриарх Фотий, приславший князю Ростиславу своё отеческое благословение и назидание, при всей своей великой власти не может отправить епископа в землю, которая находится в духовном попечении другого патриарха — римского папы. Зато в воле и василевса Михаила, и патриарха Фотия было прислать их, учителей.

Как и князь Ростислав, они понимают, что невозможно славянину принять веру Христову всем сердцем и разумом, пока он терпеливо выстаивает в храме, а служба притом идёт на латыни или по-гречески, а он не учён ни тому ни другому. Даже если какой-то доброхотливый немец-священник привезёт подсказку, как по-славянски произнести и пропеть «Отче наш» и «Символ веры», и обучит этому своему навыку тебя, славянина, то разве ты тем самым уже христианин?

Когда ты во время латинской мессы томишься в храме, изнываешь душой и телом, раздражаешься и думаешь о чём угодно, только не о Господе своём, то какое же это христианство? Ты уже не по доброй воле здесь, а по принуждению немецкому, — ни ты в таком виде Христу не нужен, ни Христос тебе.

Вот почему желалось бы, чтобы в ближайший же большой праздник или в ближайший день недельный князь и все, кто захотят с ним, пришли на литургию, которая — впервые в Моравской земле и впервые на всём свете — будет отслужена на их родном языке. Всё-всё в этой службе — чтение Апостола и Евангелия, все стихи из Псалтыри, все самые важные ежедневные молитвы, а не только «Отче наш» и «Символ веры», все ектиньи, словом, всё, до последнего звука, что поётся и читается при таинстве евхаристии, будет пропето и прочитано для славян по-славянски.

Да, каких-то слов они наверняка не расслышат, каких-то смыслов сразу не поймут. И ученики Христовы не сразу понимали всё, что им говорил Сын Человеческий. Но не робели переспрашивать по многу раз. Это же были простых занятий люди, не обученные грамоте. Но учились напрягать чувствилища души, неустанно размышлять про себя или вслух об услышанном. Все первые Христовы апостолы — разве не такая же простая чадь, как его, князя Ростислава, моравляне? Теперь и к ним, моравлянам, напрямую обратится Христос со своей просьбой о внимании: «Имеяй уши слышати, да слышит». Он — Пастырь добрый для своих овец, и потому овцы глас его слышат и идут за ним, ибо узнают его по голосу. За чуждым же не идут, но бегут от него, потому что знать не знают чуждого гласа.

Не обидно было и первым ученикам зваться овцами. Но потом и грамоте навыкли, чтобы тем, кто не видел и не слышал, записать свои истинные свидетельства, а не слухи и россказни, идущие от чуждых.

Многое, очень многое можно выучить на слух, как запоминают люди песни друг от друга на слух, как запоминают притчи, изречения, пословицы. Но мы присланы учить не только на слух, но и письму. По Господней воле вера наша удостоверена письменами — Священным Писанием, Святым Письмом.

И тут уж будут наставлять книги самого Писания, которые привезены в Велеград. Книги это не латинские, не греческие, какие здесь звучали раньше. Это славянские письмена. Такие книги ещё не распахивались для моравлян. Но начнётся литургия, и распахнутся, зазвучат. И как же многим — и зрелым мужам, и юношам, и детям — захочется тогда научиться читать по этим книгам! Вот ещё в чём смысл их приезда в Велеград: чтобы появилось тут и училище — для тех, кто пожелает узнать славянские буквы и читать по ним славянские книги.

Итак, не одна лишь служба церковная, но и служба училищная как первая ступенька к церковной. Школа и литургия — вот самое незаменимое учение для каждого христианина. Одной школы ещё недостаточно. Только через литургию-учительницу достовернее всего раскрывается миру сам Учитель. А как стать христианином без литургии? Это по сути и непредставимо. Можно сто лет прожить, обложившись книгами, пусть и всеми подряд книгами ветхозаветными и Нового Завета, и толкованиями к ним, и житиями прославленных святых, и их письмами, но так почти ничего и не уразуметь в вере Христовой, если для тебя не распахнулись соборные врата и ты не ступил в мир вечерни и всенощной службы, а затем и в мир литургии, где служат уже не священник и дьякон, не чтецы и певчие, а сам небесный твой Учитель…

«Смятошася кости моя…»

В сентябре 864 года, когда снопы ржаные, ячменные и пшеничные были уже свезены с полей и обмолочены, пожаловали в Моравию немецкие гости. Это была их старая повадка — затевать набег, когда в каждом дворе хлеборобском можно поживиться зерном нового урожая и скотинкой, потучневшей за лето на обильном травяном корму.

Людовик Немецкий приходил и в прошлом году, совместно с болгарами, но мало в чём успели те и другие. Теперь же король выступил один. Может, он по старой привычке хотел бы и болгар снова напрячь, но те вдруг отговорились срочным намерением своего хана креститься, да ещё и по византийскому уставу.

Франкский придворный хронист занёс в свои анналы, что король окружил воинство Ростислава в стенах городка по имени Dovina. Похоже, он имел в виду ту самую пограничную крепость у подножия скалы Девин, которую солунские братья недавно видели на берегу Дуная, недалеко от устья Моравы.

Наверно, у Ростислава были какие-то саднящие предчувствия, если он всё же не сидел в Велеграде, а спустился по реке к Девину. Но вряд ли он ждал, что король в этот раз пожалует с такими тяжкими силами. Моравляне оказались захлопнуты в крепостце, как в ловушке. Будто никогда воевать не умели! Не хватало людей ни для того, чтобы выдержать долгую осаду, ни чтобы вырваться на волю. Хохочущие королевские ратники вдоволь поиздевались, видя за крепостными тынами опущенные лица дружинников Ростислава. Князь предпочёл не терзаться понапрасну и позору бездарной погибели предпочёл срамную церемонию сдачи.