Книга Мгновения жизни - Марика Коббольд

— О да, о да, любовь моя, ты хороша во всем. — Глаза их встретились, и оба внезапно рассмеялись. — На самом деле, — сказал он, — ты превратилась из гадкого утенка Грейс в грациозную Грейс. Работая, ты движешься с удивительной грацией и всегда точно знаешь, куда именно следует ступать. — Она вспыхнула, довольная. Это было ее тайное недовольство собой: высокая и сильная, но вынужденная при этом отзываться на имя Грейс[14].

Они сидели на диване, болтая обо всем, как это обычно бывает у влюбленных, пока тема разговора касается их.

— Я был тогда изрядным дураком, — признался он.

— А теперь?

— А теперь я стал дураком старым и более мудрым.

— Видишь, несмотря на то что ты превратился в кровопийцу-адвоката, вместо того чтобы стать ветеринаром, который бесплатно лечит животных, ты не слишком изменился. Ты — романтик, который обманывает своих женщин. Ты — верный друг. Уделяешь внимание своему внешнему виду, но не желаешь заплатить за приличную прическу. Ты капризен и внимателен. Всегда спешишь, если только не занимаешься любовью. У тебя самолюбие жителя маленького городка, но ты любишь, когда успеха добиваются другие, не любишь говорить о себе, и, мой милый, ты по-прежнему изрекаешь банальности с невинностью человека, только что пришедшего в этот мир. — При этих ее словах он рассмеялся, откинув темноволосую голову, обнажив мягкое белое горло. И она, не удержавшись, провела пальцем под самым адамовым яблоком. — Резать или целовать, — проговорила она.

Он приехал на неделю. Они умудрялись полностью использовать время, оставшееся после его деловых встреч и ее работы, отдавая сну не больше двух часов в сутки. Лежать рядом с ним в предрассветные часы и иметь возможность вот так прикоснуться к нему, легко, как если бы она еще спала и видела сон, было для нее великим и неожиданным счастьем.

В то утро, когда он должен был вернуться в Штаты, ей хотелось, чтобы он ушел из квартиры как можно раньше. Усевшись на корзину с грязным бельем, она смотрела, как он бреется. Он был совершенно голый. Вначале он очень стеснялся своей наготы, трогательно прикрываясь чем-нибудь. Но сейчас он свободно передвигался по ее квартире, словно был один. Впрочем, не исключено, что он просто притворялся.

Она приготовила завтрак — гренки и яйца всмятку, — хотя сама ничего не ела, просто продолжала пить кружку за кружкой сладкий чай с молоком. Он съел и свой завтрак, и ее, но, когда поднял на нее глаза, она заметила в них слезы, которые он быстро смахнул тыльной стороной ладони.

«Уходи, — подумала она, — уходи, чтобы я могла дать волю своему горю». Дни впереди будут усыпаны горящими углями и перевиты колючей проволокой, но другого пути, кроме как выдержать все это, у нее не было, поэтому, решила она, чем раньше она начнет, тем быстрее выйдет из этого состояния.

— У меня еще есть время на одну чашку чая, — сказал он.

— Нет. Нет, у тебя больше нет времени. — Она поднялась на ноги. — В этот утренний час движение на дорогах может быть просто ужасным.

Он взглянул на нее слегка удивленно.

— Но ведь я поеду в другую сторону, против движения. Кроме того, машина придет не раньше чем через десять минут.

— Тогда тебе лучше уйти прямо сейчас, — выпалила она.

— Я снова переворачиваю твою жизнь, не так ли?

— Да. Но я бы не хотела прожить ее по-другому.

Он посмотрел на нее.

— Может быть, ты переехала бы в Штаты? Ты могла бы работать там точно так же, как и здесь.

Сердце Грейс забилось с перебоями, как если бы она уже праздновала это событие заранее. Но она покачала головой.

— Нет. Это мой дом. Все, что ты видишь вокруг, я сделала сама. При разводе я ничего не взяла у мужа. И в очередной раз начинать все сначала нелегко, даже для свободного художника. Здесь у меня репутация, здесь у меня есть контакты; люди, которые знают мою работу и доверяют мне. Здесь миссис Шилд, мои друзья. А там все может закончиться тем, что я возненавижу тебя, оставив все тут, ради того чтобы сидеть в какой-нибудь хижине и ждать, ждать тебя.

— Какой еще хижине? Это могла быть по-настоящему хорошая квартира или коттедж в Хэмптонзе.

— Где бы она ни находилась… ждать, когда ты появишься, и страшиться того, что ты уйдешь? Понимаешь, какое неравенство внесет это в наши отношения? Я стану кем-то совершенно другим — зависимой, отчаявшейся, цепляющейся за тебя женщиной. — Она закинула ему руки за шею и, глядя прямо в глаза, сказала: — И я все еще не полностью доверяю тебе. Если моему сердцу суждено быть разбитым, пусть это случится на моей собственной территории.

— Ты можешь мне доверять, — отозвался он. — Но я не сержусь на тебя, за то что ты еще не знаешь этого… пока.

Грейс уселась на постель и зарыдала, глядя на смятые простыни. Она легла на них и подложила под голову подушку, от которой еще исходил его запах.

Она сфотографировала спальню. Это был первый из серии снимков, на которых отсутствие кричало о себе в полный голос. Малыш, стоящий один за школьными воротами, женщина, выходящая из поезда на пустынную платформу, та же самая женщина, лежащая на своей половине двуспальной кровати.

— Ты когда-нибудь страдала депрессией? — поинтересовался Ной у Грейс. — Я не имею в виду простое ощущение неуверенности.

Грейс взглянула на него, думая про себя, отчего он задал этот вопрос.

— Депрессия — это отсутствие ослиного упрямства, — изрекла она. — Да-да, она у меня была. И это был кошмар. Мир представлялся мне отвратительным местом, полным темноты и злобы, а жизнь казалась совершенно бессмысленной. Но потом во мне проснулось ослиное упрямство, и теперь мир кажется прекрасным и удивительным, а всякая жизнь — священным даром, иногда даже моя собственная. Я не знаю, сколько это продлится, прежде чем ко мне вернется благоразумие.

— Вот это мне и нравится — положительный взгляд на жизнь.

Грейс закурила сигарету.

— Не пойми меня превратно: мне больше по душе, когда ослиное упрямство включено. Без него ты видишь все совершенно отчетливо, а это невыносимо.

— Можешь назвать это болезнью или невыносимой четкостью представлений, но мне почему-то кажется, что тогда, много лет назад, у Луизы была депрессия. Сохранились письма Артура друзьям, записи в его дневниках. Что-то происходило, и это что-то отрицательно сказалось на его работе.

— Это действительно было так?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты знаешь его работу. У него действительно, скажем так, изменился взгляд на мир?

Ной почесал в затылке, меряя шагами комнату.

— Нет, думаю, что нет. Биография, написанная Дональдом Аргиллом, намекает на какие-то личные проблемы, появившиеся у Артура в самом начале 1930-х годов. Разумеется, книга Аргилла охватывает период до Второй мировой войны. Я изучал работы Артура, относящиеся к тому времени, но не могу сказать, что нашел в них следы каких-то личных проблем. Какая-то часть меня, — ее можно назвать профессиональной, которой нужны деньги и несколько приличных отзывов, — хочет покопаться здесь поглубже. Но остается и другая часть — примерного внука. Давай поговорим о том, как мне подороже продать собственную бабулю.