Книга Льюис Кэрролл - Нина Демурова

Вероятно, во время этой встречи митрополиту Филарету было вручено письмо от епископа Оксфордского, которое так долго догоняло Лиддона. После долгих поисков оно было обнаружено А. М. Рушайло среди обширных материалов, посвященных празднованию юбилея митрополита Филарета. Письмо приводится в переводе, подготовленном для «Православного обозрения», где оно и было опубликовано в мае 1868 года, уже после смерти митрополита Филарета (он скончался 19 ноября 1867 года):

«Досточтимому отцу о Боге, Филарету, митрополиту Московскому в святой Православной Церкви, Самуил Божиею Милостию лорд епископ Оксфордский.

Приветствую о Господе достоуважаемого и многолюбимого отца во Христе! С глубоким интересом узнал я, что Вы близки к празднованию исполнения пятидесятого года Вашего епископства. И я желаю присовокупить мое братское поздравление и молитвы к множеству поздравлений, которые будут принесены Вам, и молитв, которые будут вознесены за Вас по поводу сего знаменательного события.

Я привык любить и чтить имя Филарета. Да благословит Бог остальное течение Вашей жизни благословениями, коими доселе ущедрял Вас, и да благоволит во время благое призвать Вас в то блаженное единство, о котором молился наш Господь.

Есмь всегда верный Вам слуга и брат по нераздельному епископству

Самуил Оксфордский.

Дано в Лондоне, в 12-й день июля 1867 г.».

После встречи с митрополитом епископ Леонид поручил одному из студентов-богословов, говорившему по-французски, показать гостям монастырь, что тот и сделал «с большим рвением». Среди прочего он продемонстрировал им подземные кельи отшельников, где некоторые из них жили многие годы. На англичан, не знакомых с традицией отшельничества, они произвели тяжелое впечатление. Чарлз записывает в дневнике: «Студент подвел нас к дверям двух таких обитаемых келий; когда мы стояли со свечами в руках в темном и тесном коридоре, странное чувство стеснило нам грудь при мысли о том, что за этой узкой и низкой дверью день за днем проходит в тиши и одиночестве при свете одной лишь крошечной лампады жизнь человеческого существа…»

В тот день Доджсон завершает свои записи фразой: «Вместе с епископом мы вернулись поздним поездом в Москву, проведя в монастыре один из самых памятных дней нашего путешествия».

В отправленном спустя два дня епископу Солсберийскому письме с подробным описанием беседы с митрополитом Филаретом Лиддон отметил его искреннюю заинтересованность и осведомленность относительно всего происходившего в церковной жизни Англии и в заключение попросил послать митрополиту поздравление с приближающимся юбилеем, что и было позже исполнено, правда, с некоторым опозданием.

Интересно письмо Лиддона коллеге, преподобному Уильяму Брайту, в котором он, в частности, сообщает: «Филарет имеет около 7000 фунтов в год, из которых он раздает всё, оставляя себе лишь 200. Его жизнь явно следует незнакомому нам строгому и величественному образцу — в Англии он, вероятно, был бы невозможен, но здесь оказывает безграничное влияние на людей».

После поездки в Троицу друзья решили на несколько дней задержаться в Москве, чтобы присутствовать на праздновании юбилея митрополита Филарета, которое должно было состояться в лавре в субботу 17 августа и обещало быть очень торжественным. Епископ Леонид взялся провести их на литургию в соборе.

В ожидании торжественного дня Доджсон и Лиддон продолжали знакомиться со старой столицей и ее многочисленными — «сорок сороков» — храмами. Их интересовали православные праздники, монастыри, подробности литургии, крестные ходы и многое другое. Они отправились в Новодевичий монастырь, любовались его местоположением «против Воробьевых гор», осматривали его храмы и кладбище. Чарлз записал, что кладбище показалось ему весьма живописным, а надгробия «отмечены глубоким чувством и художественным вкусом».

Тринадцатого августа праздновался день Освящения вод на источниках.[99] В дневнике Чарлза читаем: «Это большой церковный праздник, во время которого торжественное богослужение проводится частично в соборе, частично на берегу реки». В этот день Чарлз поднялся несколько позже обычного и, решив пожертвовать завтраком, поспешил вместе с Лиддоном в собор. Служба началась в девять часов, однако в соборе собралось такое множество народа, что Чарлз тотчас выбрался из толпы и, заняв место на берегу реки, стал вместе с собравшимися там людьми ждать крестного хода. Ему не удалось увидеть освящение вод, зато он наблюдал «пышное шествие» к реке и обратно: хоругви (не зная, как их обозначить, он с некоторым сомнением называет их «знаменами», впрочем, тут же описывая их различия), священников, дьяконов и прочих духовных лиц в роскошных расшитых облачениях, свечи, иконы, множество поющих мужчин и мальчиков в красно-синих облачениях: «На них взирали огромные толпы народа, но всё было тихо и чинно; суматоха возникла лишь тогда, когда один из дьяконов в конце хода вынес большой сосуд с водой. Все, кто стоял поблизости, кинулись приложиться к сосуду губами, в результате чего вода расплескалась во все стороны и почти вся пролилась. Я вернулся завтракать в гостиницу только в 121/2». Лиддону повезло больше, чем его младшему коллеге: с кремлевской стены он видел само освящение вод и засвидетельствовал: «Народ следил за ним с восхищением».

Чарлз в дневнике отмечает, что они посетили ярмарку, устроенную на Петровке по случаю праздника:

«В ней не было ничего специфически русского, если не считать возраста людей, принявших участие в очаровательном, но совсем не интеллектуальном развлечении: катании на деревянных лошадках, прикрепленных к карусели. Мы наблюдали, как степенные мужчины средних лет, а среди них и солдаты в мундирах, громоздились на животных, когда-то похожих на лошадок, изо всех сил стараясь получить от катания удовольствие. Там и сям на территории ярмарки виднелись небольшие цирковые шатры, где у входа висели огромные вывески с изображением гимнастов, выполняющих такие номера, какие были бы чрезвычайно трудны, даже если бы — вопреки изображению — руки и ноги у них не были совершенно вывернуты из суставов. В ларьках продавалась еда, судя по которой можно решить, что лучшим угощением в праздничный день считается сырая рыба и сушеные бобы».

В дневнике Лидцона в тот день появляется запись: «Серьезный спор с Доджсоном о характере русской религии: он считает ее слишком обрядовой, внешней и пр.». Этот спор весьма характерен.

Совместное путешествие всегда чревато некоторыми трениями. Не обошлось без них и в данном случае, при всей взаимной симпатии друзей. Это становится очевидно при параллельном чтении записей Лидцона и Доджсона. Они достаточно хорошо знали друг друга, завели с первого дня своего путешествия «общий кошелек», однако при всём том, что их объединяло, различия в темпераменте, привычках и жизненных установках со временем становились всё более ощутимы. Разумеется, это были мелочи. Чарлз не фиксировал их в своем дневнике. Однако Лиддон отмечал: то Доджсон настоял на том, чтобы на ночь глядя искать синагогу, то он встал в 9.30 и из-за этого пропало всё утро… Надо сказать, что в целом круг интересов Чарлза был шире, разнообразнее, живее, чем у его друга, в основном определяясь его художественной одаренностью. Выше уже говорилось о расхождении во взглядах по поводу посещения театра, о чем Лиддон прекрасно знал, ибо в свое время Чарлз обсуждал с ним эту проблему. Строго говоря, старший из друзей относился отрицательно к публичным развлечениям и зрелищам. Скорее всего, ярмарка его в принципе мало интересовала, а если он и отправился, скажем, в среду в зоологический сад, то, возможно, лишь под влиянием приятеля. Во всяком случае, в дневнике Лиддон сухо замечает, что в зоологическом саду им пришлось искать место, где поют тирольцы, потому что их хотел послушать Доджсон. Чарлз же с удовольствием описывает, как они рассматривали птиц и зверей, а потом уселись под деревьями, увешанными гирляндами цветных фонариков, и стали слушать «тирольских певцов», что, по его словам, «было очень приятно». Со временем подобные мелочи стали вызывать у Лиддона досаду, которую он поверял только своему дневнику, но от этого ему вряд ли становилось легче.