Книга Голос одиночества - Ян-Филипп Зендкер

У Кристины не возникло никаких подозрений. Арест племянницы взволновал ее, но только на короткое время, а потом она принялась рассказывать Полу о делах в бюро и ужине с Джошем и мамой. Пол почти не слушал, он мерз. Переключил кондиционер на подогрев, до упора повернул горячий кран в ванной и несколько раз прошелся между письменным столом и кроватью. Завершив разговор с Кристиной, он разделся и погрузился в воду. Но теснота ванны давила его, собственная нагота стала вдруг неприятна, и он тут же вылез. Темнота комнаты пугала. Пол напряженно вслушивался в малейший шорох. На какое‑то мгновение ему пришла в голову мысль спуститься в холл и посидеть там, среди людей. Но вместо этого он включил все светильники и лампы, что были в номере. Потом сел перед телевизором и прибавил громкость, так чтобы было слышно в коридоре. Ноги и руки оледенели. Пол лег в постель, накрылся двумя одеялами, но и это не помогло. Он переключал с канала на канал, пока не остановился на трансляции теннисного турнира с какого‑то большого стадиона. Когда победитель закричал от радости и упал на колени, у Пола на глазах выступили слезы. Он ткнулся лицом в подушку, перевернулся на другой бок, но соленый поток не иссякал, а тело содрогалось в рыданиях, пока Пол не обессилел окончательно и, сам не заметив как, провалился в глубокий сон.

* * *

Водитель высадил его на усыпанной песком деревенской площади. Пол попросил его не уезжать, заверив, что ждать придется недолго, самое большее час. Все утро он пытался дозвониться до Да Луна, чтобы предупредить о своем приезде, но тот не брал трубку. Может, аккумулятор разрядился или Большой Дракон выключил телефон на ночь и забыл включить.

Пол быстро шагал по улице, сдерживая себя, чтобы не побежать. Ему хотелось покончить со всем этим как можно скорее и уехать в Гонконг. Он все еще не представлял себе, как станет объясняться с Да Луном. Что он может сказать ему, кроме того, что столкнулся с силами, которым был вынужден подчиниться. Что, к сожалению, его провели, обманули. Другие версии происшедшего были настолько чудовищны, что он боялся о них думать.

Пол толкнул скрипучую деревянную калитку под круглой аркой ворот. Белья на веревках не было, оно лежало в бамбуковой корзине на террасе. Двор был чисто выметен – ни веток, ни листвы, ни окурков.

– Да Лун! – позвал Пол.

Ответа не последовало.

– Да Лун? – повторил он с вопросительной интонацией. И снова: – Да Лун!

И только потом разглядел, что в доме наглухо закрыты все окна и дверь, а значит, хозяин не мог его слышать. Пол поднялся на ступенькам на крыльцо и постучал в дверь. Она оказалась заперта. Шторы на окнах были задернуты как никогда основательно.

– Да Лун?

Пол начал беспокоиться. Он заглянул в сарай, попробовал проникнуть в дом через дверь на кухне, но она тоже оказалась заперта. Пол вернулся к главному входу и приник к замочной скважине. Но что он мог увидеть в полутемной комнате? Стул, угол стола, на котором что‑то лежало. Бумаги? Документы? Открытая книга? Выписка из истории болезни Минь Фан? Куда подевался хозяин? Пол спустился во внутренний двор и стал искать следы на песке. Он высматривал отпечатки мужских сапог или койки на колесиках, обрывки бумаги или какие‑нибудь другие знаки, которые мог оставить после себя Да Лун. Но двор был чисто выметен, а буроватый песок тщательно разровнен метлой.

XVIII

Ее любовь защищала его всю жизнь. Все тридцать девять лет, семь месяцев и двенадцать дней. Все это время они не разлучались ни на час. Дети тайком посмеивались над ними, он это знал. Они удивлялись, как мало надо их родителям, и, вероятно, были правы. Наверное, это первый признак нетребовательности и ограниченности, когда не можешь представить свою жизнь без какого‑то конкретного человека. Хотя Минь Фан полагала иначе. Она считала, что лишь немногие удостаиваются такого счастья. Что оно – удел избранных.

Все это время он жил под защитой ее любви. Только она не дала ему умереть от презрения к самому себе. Потому что в памяти все еще стоял тот слишком жаркий и влажный осенний день, а в ушах раздавался скрип деревянных ступеней под тяжелыми шагами множества молодых людей. Изо рта мужчины стекала на камни бурая струйка и уходила в землю.

«Ты был ребенком, ты сам не понимал, что делаешь». Она повторяла это так часто, что в конце концов Да Лун поверил. Хотя что с того, если он был ребенком? Он ведь не стал другим человеком, и этот ребенок до сих пор оставался частью его. Как можно жить, в глубине души чувствуя себя предателем? У кого достанет мужества и силы простить самого себя? Не забыть, не похоронить в себе предателя, а именно простить? Благодаря Минь Фан Да Луну это удалось, по крайней мере отчасти. Остался только тайный, выжигающий душу стыд, который будет преследовать Да Луна до конца его жизни.

Он подошел к книжной полке. Вот уже два часа, как они расстались с Полом, не сказав ни слова на прощание, а Да Лун все еще не мог найти себе места. Голова гудела как барабан. Он сел за письменный стол. Срочно нужно было с кем‑нибудь переговорить, посоветоваться. Минь Фан для этой цели не подходила, и он достал с полки старое, потрепанное издание «И‑Цзин. Книга Перемен». Когда‑то они с Минь Фан нередко листали эту книгу. Они находили в ней утешение, какое доставляет верующим разных конфессий чтение духовной литературы. Со страниц «И‑Цзин» с ними говорили те, чья мудрость пережила тысячелетия. На их помощь можно было рассчитывать, сколь бы трудными ни казались жизненные обстоятельства.

Да Лун взял книгу, присел на кровать жены, посмотрел оглавление и выбрал гексаграмму 36.

МИН‑И. ЗАТМЕНИЕ СВЕТА.

«Во времена тьмы следует проявлять осторожность и сдержанность. Не стоит совершать необдуманных поступков, дабы не навлечь на себя внимание могущественного врага». Да Лун опустил книгу. Неужели Минь Фан действительно повернула голову или ему это только почудилось? Вдруг она хочет что‑то ему сказать?

– Минь Фан? – Да Лун посмотрел на жену.

Он чувствовал, как напряглись под одеялом ее окоченевшие руки. Рот приоткрылся. Да Лун наклонился, пытаясь поймать взгляд темно‑карих глаз. Потом медленно повернул голову. Все напрасно – Минь Фан по‑прежнему глядела мимо него, в пустоту.

– Минь Фан, – тихо позвал Да Лун, – ты меня слышишь?

Мой дорогой Да Лун! У меня не получится повернуть голову. Сдвинуть ее с места на ширину пальца – вот все, на что достанет моих сил. Если бы я только могла заглянуть тебе в глаза, хотя бы разок… Но я слышу каждое твое слово. Они прекрасно понимают, что творят, они всегда это понимали. И это они заставляют нас делать то, чего нам делать не следует, и мы опускаемся до их уровня и предаем самих себя. Если бы я знала, как вырваться из этого заколдованного круга! Если бы только могла сама положить конец собственным страданиям! Но без твоей помощи у меня ничего не получится. Как же мне донести это до тебя? Если бы ты только догадался взять мою руку и вложить в нее карандаш… А может, мне напеть тебе это на ухо? Промурлыкать, как кошка? Но нет, ничего не получится. Я заперта, я пленница своего тела. Как все безнадежно! Но если я больше не я, какой смысл тебе предъявлять кому‑то обвинения? Если я больше не я, ты спокойно мог бы уехать в Шанхай, к Инь‑Инь. Если я больше не я…