Книга Московское царство и Запад. Исторические очерки - Сергей Каштанов

В то же время Ланге был и антинорманистом в трактовке происхождения и содержания Правды. Мнение Погодина о византийском и скандинавском происхождении ее казалось ему неверным: «… Подобные мнения о заимствовании целого законодательства известного периода времени, обличающие весьма нерациональный взгляд вообще на право, должно принимать с крайнею недоверчивостию и осмотрительностию, потому что они почти всегда ложны»[724].

По всей вероятности, антинорманизм Ланге определялся его концепцией государства, в частности княжеской власти, как органа, которому свойственно проведение самостоятельной политики, основанной на учете реального соотношения сил, и чуждо слепое следование обычаям и иностранным примерам. Социально-политическая трактовка происхождения

Правды – новое явление в историографии этого памятника, по существу близкое к одновременно развивавшейся в литературе мысли о политических причинах составления летописей.

Признание видовой однородности всего текста Правды, расцениваемой в качестве закона, обусловило последовательность применения в работе Ланге методов юридического анализа. Заслуживает внимания интерес автора к хронологии списков. В целом же его методика исследования источника выдержана в духе юридической школы.

В развитии русской дипломатики период первой революционной ситуации и реформы выступает как новый этап интенсивного изучения актов. Предыдущий этап можно датировать временем примерно с середины 30-х до середины 50-х годов. Уже тогда разработка актового источниковедения в значительной мере стимулировалась все возрастающей ролью крестьянского вопроса. В 40-х – начале 50-х годов изучались ханские ярлыки, жалованные грамоты, закладные и купчие. В конце 50-х – начале 60-х годов продолжается изучение ярлыков и жалованных грамот, усиливается внимание к частным актам в целом, но на передний план выдвигается исследование актов крестьянской и холопской зависимости. Правые грамоты издаются (публикация А. А. Федотова-Чеховского «Акты, относящиеся до гражданской расправы древней России»), хотя и не становятся предметом специальных источниковедческих изысканий. Интерес к губным грамотам заменяется более общим интересом к актам местного управления и самоуправления – уставным наместничьим и земским грамотам. В этом смещении интересов сказалось то обстоятельство, что на рубеже 50-х -60-х годов главной проблемой были условия раскрепощения крестьян и организация управления ими. После реформы, в 60-х – 70-х годах, почти во всех разделах актового источниковедения наблюдается резкий спад исследовательской активности. Более или менее интенсивно изучаются только грамоты XIV–XVI вв., устанавливающие порядок местного управления. Вероятно, земская реформа 1864 г. обострила интерес к отраженным в них вопросам. Таким образом, эпохой буржуазных реформ завершается целый этап в изучении русских актов.

Концепционные изменения в области актового источниковедения наиболее ярко проявились в трудах, посвященных жалованным грамотам. Теория органической присущности иммунитета крупной земельной собственности уже в начале 50-х годов оспаривалась сторонниками противоположной точки зрения, но только в период первой революционной ситуации и крестьянской реформы концепция государственного происхождения иммунитета торжествует. Это приводит к переоценке роли жалованных грамот как документов, устанавливающих иммунитет. Перемена концепций идет в общем русле отхода от представлений естественно-исторической школы и замены их идеей о решающей роли правотворчества государства. Одновременно преувеличивается значение иностранных влияний (монгольского и византийского) в деле выдачи грамот и подчеркиваются благочестивые цели пожалования, т. е. христианские мотивы поведения князей – носителей светской власти[725].

Методика изучения актов, как и других групп источников, не претерпевает в годы реформы какого-либо коренного перелома. В это время углубляются принципы юридического анализа, продолжается практика составления «сводных текстов».

Подводя итоги нашего обзора развития различных областей русского источниковедения в середине XIX в., мы приходим к выводу, что период первой революционной ситуации и буржуазных реформ был крупной вехой в истории источниковедческой мысли. От констатации абстрактно взятых внеполитических, как бы «общечеловеческих» мотивов создания источников людьми (потребность помнить, эстетические потребности, обычное право и т. п.) представители русской исторической науки начинают переходить к поискам социально-политических корней возникновения письменных документов (заинтересованность князей в летописях, «нравственно-назидательные», т. е. воспитательные цели агиографии, классовые цели составителей Русской Правды, «милость» князей при выдаче жалованных грамот и др.).

Этот сдвиг связан с изменением всей системы общественных отношений в стране, с падением роли земельного дворянства и увеличением роли государственной власти и внутренней политики. Дворянство являлось хранителем «обычного права» и всех «общечеловеческих» качеств в их наиболее концентрированном выражении, ибо только класс, свободный от государственной службы, обеспеченный землей и рентой, огражденный сословными привилегиями, мог наиболее «свободно» (насколько это было возможно в рамках централизованного государства) проявлять как наилучшие, так и наихудшие «общечеловеческие» качества.

Умаление роли дворянства и раскрепощение крестьянства оказали решающее влияние и на тот рост интереса к истории христианства вообще и к христианскому идеалу в частности, который можно наблюдать в русском источниковедении этого времени. Раскрепощение породило широкую волну уравнительных настроений в самом многочисленном классе русского общества – крестьянстве – и выражавшей его интересы разночинной интеллигенции, а социальный слом дворянства означал и резкое уменьшение его культурного влияния, ослабление рационализма, унаследованного дворянством от Просвещения XVIII в.

Наконец, реформа означала приобщение России к семье «европейских» народов, что в свою очередь не могло не вызвать в русской историографии внимания к проблеме иностранных влияний в истории России. Некоторым парадоксом является только то, что как раз в тех разделах источниковедения, где теория влияний пользовалась успехом до реформы (изучение Русской Правды, русских актов, имевших так называемые «монгольские» надписи), в момент реформы восторжествовала мысль о независимости от иностранных влияний. Пока мы можем объяснить это лишь противоречивостью развития общественной мысли. Доказательству активной роли государства как кодификатора (издание Русской Правды) не соответствовала теория правовых заимствований, и Н. И. Ланге отверг ее. Но эта теория не вполне подкрепляла и концепцию активной иммунитетной политики князей, и тем не менее, А. Н. Горбунов ссылался на «пример» монголов при объяснении практики выдачи жалованных грамот князьями. Установление русского авторства так называемых «монгольских» подписей на русских актах (А. А. Бобровников) отвечало мысли о свободе Руси от татарской опеки, что вело к признанию более или менее значительной роли русской государственной власти в «татарский период». Исключения, таким образом, в целом подтверждают основное правило.