Книга Кодекс бесчестия. Неженский роман - Елена Котова

– Не знаю, Платон. Вообще, боюсь, ты пришел не по адресу. Я не могу тебе ничего ни посоветовать, ни подсказать.

– Ты до сих пор… ты… жалеешь, что ты не с ней? Прости…

– С кем? – жестко посмотрел ему в глаза Александров. – С матерью или с дочерью?

– Извини. Понял, что не по адресу обратился. Другое не понял, но это понял. Я поеду…

– Платон… А ты уверен, что тебе надо вмешиваться? Павлу двадцать шесть. Ты хочешь, чтобы он принял правильное решение – твое решение. Но это же за пределами твоего контроля. Не боишься сына потерять?

– Слушай. Вот не надо этой мутотени. Я найду способ его остановить. Давай считать, что этого разговора не было. Это, наверное, самое правильное. Но пока я жив, этому родству не бывать.

Александров смотрел на остывшие шашлыки. Не бывать так не бывать. Не факт, что сын Скляра – лучший выбор для его дочери.

Глава 31. Маленький континент Европа

Может он хоть раз в жизни забить на все и рвануть в нормальный отпуск? Не опасаясь, что на комбинате ртуть опять сольют в реку. Не трясясь, что министерские будут считать, на какие шиши он поехал за границу вместо подмосковного санатория. Забыть хоть на время, что поквитался он с Александровым лишь наполовину, а со Скляром – все еще впереди. Тем более что на дворе весна, самое лучшее время для путешествия, пока все в отпуска не рванули. Сначала вдоволь по Европе поколесить, а потом и в Лондон. Посмотреть, поразнюхать, с дочерьми повидаться, прикинуть, что и как, а главное – младшую, Танечку, прижать к себе крепко и выговориться. Он выпросил отпуск у Белякова, которому было не до Чернявина, и собрал чемодан.

Взял он билет до Вены: затейливый город, судя по картинкам, опять же оперетка Штрауса – милое дело. От Вены решил путешествовать поездом и проехать через всю Европу. К черту эти самолеты-скотовозки, толчею в аэропортах, рамки грёбаные. То ли дело – в купе первого класса спокойненько усесться, книжечку раскрыть, винца заказать и ехать себе, в окошко поглядывая… Это представлялось Чернявину шиком. Поразмыслив, взял билет на поезд, что шел через всю Италию, чтоб без пересадок. Schlafwagen – спальный вагон – это вам не плацкарта. Жаль, что Верону ночью проезжать будут, темно, не увидит ничего, а город-то знатный, исторический.

Юрий Сергеевич сменил рубашку, с удовольствием глянул на себя в зеркало и направился в вагон-ресторан. Поезд мирно покачивался на рельсах, он потягивал красное винцо, потихоньку хмелел – вообще в последний год стал быстро косеть от спиртного. Стресс берет свое, нервы ни к черту. Даже таблетки помогать перестали. Усталость, страшная усталость… Но теперь-то он отдохнет. Чернявин налегал на шницель и посматривал в окно, скорее машинально, потому что так в поезде полагается. За окном-то все равно уже темень.

В вагоне-ресторане было почти пусто, в углу сидел мужик примерно его лет, тоже в одиночестве. Мужик поглядывал на него, а Чернявин все не мог припомнить, где он его видел. Но точно видел.

– Гагарин, ти? – на ломаном русском обратился к нему мужчина и, не дожидаясь ответа, с бокалом вина пересел за стол Чернявина.

После техникума Чернявин служил в ГСВГ – Группе советских войск в Германии, – сначала срочную, а потом подписался на сверхсрочку. Только дурак отказался бы от должности инструктора по комсомольской работе в политуправлении. Вовсю шла то ли разрядка, то ли еще какое братание с врагами. Разваливали, в общем, армию. Их даже возили делегациями то на вражеские учения, то так – мордой поторговать, в вечной дружбе поклясться. Вместо того чтобы армию переоснащать, деньги на показуху палили.

Чернявину только один раз повезло прокатиться на халяву. Повезли их смотреть учения воздушных десантников в Баварии. После прыжков, как водится, было долгое застолье. За столом он и познакомился с Карло, только он один немного говорил по-русски.

Карло был наш человек, хоть и с Сицилии, и семья у него была правильная. Дед вместе с русскими воевал против фашистов еще в Испании, а отец после войны в итальянском посольстве в Москве работал, там Карло и русского поднабрался. Но главное – Россию полюбил, все повторял, какие над Кремлем звезды, как поразили его семь небоскребов, раскиданные по городу. Карло признался, что в армию пошел, потому что накосячил сильно, полицейского на своей родной Сицилии чуть не прибил. Могли и за решетку упечь. Отцовские адвокаты еле-еле отмазали, а отец в армию пристроил. Чернявин тогда прям поразился, до чего везде все одинаково. Или этот парень такой свойский оказался? Карло рассказывал, что службы ему всего ничего осталось, потом по Европе поколесит немного – и все, домой.

Чернявина он называл «Гагарин», имя «Юрий» почему-то выговорить он был не в состоянии. Крепко они в тот вечер друг другу в душу запали. Пили какой-то местный абрикосовый самогон, а Карло все повторял, какой Гагарин мировой мужик, приглашал к себе в Италию после службы, совал свой адрес, просил писать. Чернявин своего адреса не оставил. Бардак, конечно, уже был полный, но инструктаж-то никто не отменял. Какая дружба может быть у советского политработника с офицером НАТО, смешно даже. Хотя жаль. Встретишь такого душевного парня – и тут же расставаться.

Чернявин и представить себе не мог, что снова его повстречает. Но где-то полгода спустя, кажется, вышли они с другом одним в немецкую часть деревни Вюнсдорф, «столицы» ГСВГ, пивка в гаштете выпить и столкнулись на улице с Карло. Тот с приятелем на старенькой тачке уже путешествовал по Европе после дембеля. Как они умудрились пробраться в русскую зону, в Вюнсдорф – Чернявин так и не понял. Впрочем, бардак же кругом был. Он не удивился бы, если б и американцы к ним прикатили. Только и шли разговоры, что стену не сегодня-завтра снесут, вот и шлялись кто ни попадя туда-сюда.

Набрались они в пивной быстро. У Карло были деньги, ему нравилось угощать русских парней, считавших каждый пфенниг. Потом Карло их еще немного покатал по окрестностям на своем дребезжащем «трабанте». Такие кренделя выписывал, Чернявин только диву давался. От этого совсем своим стал ему этот лихой итальянец: «С тобой, Карло, в любую разведку не страшно. Наш ты человек».

Они еще долго обнимались на прощанье, даже часами обменялись. Побратались, короче.

– Карло, а я тебя сразу признал…

Этот вечер в вагоне-ресторане обещал быть не короче вюнсдорфского. Карло сказал, что на поезде он едет, потому что так надо. Чернявин помнил, что тот и раньше любил напустить тумана. Но мужик правильный, и что дела крутит немалые – тоже было с первого взгляда ясно. Юрий Сергеевич тут же проставился: «помнишь, как ты нас пивом угощал?» Он уже и забыл, что видел этого Карло всего дважды в жизни. Все-таки нет ничего крепче армейской дружбы.

И Чернявина понесло, очень ему надо было выговориться, накипело. Одиночество последних двух лет, злость и отчаяние, удары судьбы, незнамо за какие грехи… Тяжко было держать в себе все, что накопилось. А тут – братан, корешок армейский… И при этом – человек со стороны… Лучшего собеседника и пожелать было нельзя. Сама изменчивая судьба свела их снова. Они просидели всю ночь. Карло слушал, и Гагарин видел, что старый друг понимает его как никто.