Книга Седло для дракона - Дмитрий Емец

За вендами и пнуйцы подтянулись на трех легковых машинах. Их не так много, как вендов, стоят чуть в стороне, с вендами не смешиваются. Они не любят вендов, потому что венды бьют не всех, а с выбором. Пнуйцы же любят бить всех, в том числе и вендов. Один из их девизов – «За битого двух небитых дают».

А вот и шаманщики – вертятся между деревьями. Эти, как всегда, не от мира сего. Пританцовывают, за ручки держатся, в тучках дождик вызывают, гром и молнии. Молнии-то молниями, а вот берсерков боятся и пнуйцев опасаются, и вообще непонятно, зачем они здесь. То ли на бои пришли, то ли другого парка в Москве не нашлось, где бы еще дождик вызвать.

«На засаду не похоже!» – подумал Ул, постоял еще немного и, убрав бинокль, сошел с моста. Он уже спускался по длинной, невероятно крутой лестнице, ведущей в парк, как вдруг увидел, что внизу его поджидает худощавая, прячущаяся в тени фигура.

Рука Ула метнулась к шнепперу, но тотчас отпустила рукоять. Он узнал Родиона.

– Привет, боец! – сказал Родион. – Никак драться собрался?

– С чего ты решил? – настороженно отозвался Ул.

– Да так. Лицо у тебя такое отчаянно-героическое. Мол, или мама мне новый телефон купит, или я кефир пить не буду! Да только думаю, не будешь ты сегодня драться.

– Почему нет?

– Берсерки схватили Афанасия. Фреда видела, как его в машину затолкали.

Ул моргнул.

– Зачем им Афанасий? – спросил он.

– На память. Кто-то на память магнитики собирает, а кто-то Афанасиев, – сказал Родион и потянул Ула в тень деревьев.

– Это из-за того письма. Помнишь, Вовчик письмо какое-то по дурости отправил? Вот и напросился, – сказал Ул, когда они уже шли по парку.

Родион что-то промычал. Он был деловитый, но вместе с тем и смягченный. Не тот Родион, которого Ул знал. Тот бы горел жаждой мести, а этот был задумчив и скорее созерцателен. Началось все еще вчера. Родиона опять начала преследовать тоска. Вернулась ненависть к Копытово, к глухому длинному забору игольного завода, а вместе с ними и к ШНыру.

«Жить хочу! Надоело все!.. Нет, валить надо! Валить!» – говорил он себе. В этом скверном настроении Родион с утра поехал в Бутово, где в одной из новостроек жил Иван Макарыч – человек профессии, совсем было исчезнувшей, а после как-то само собой возродившейся.

Профессия эта была шорник.

В уютно обустроенном гараже, где в железных воротах было прорезано застекленное окошко, а внутри стояли печка-буржуйка и диван, Макарыч чинил седла, уздечки, мастерил всякую конскую сбрую упряжную и верховую, делал постромки, шлеи. Шорник был маленький и сухонький, лет шестидесяти, весь покрытый морщинами, но с неожиданно крепким рукопожатием. Когда имеешь дело с жесткой кожей, мнешь ее, ладишь, прошиваешь, пальцы скоро становятся стальными.

Но Родиона, привезшего ему для ремонта треснувшее седло, потрясло не это. И даже не обилие шил, ножичков разной формы, ножниц и стамесок, аккуратно развешанных на ремешочках или вставленных в прорези деревянной подставки. А то, что Макарыч, человек уже неновый, работающий с утра до вечера, был всем доволен и всему радовался. Эта радость была в нем какая-то сокрытая – не то чтобы он прятал ее от всех, просто сам как-то не осознавал. Она теплилась внутри, прорываясь наружу быстрой, счастливой, самому шорнику неприметной улыбкой. Вздумай Макарыч объяснить свою радость, он и не сумел бы, поскольку говорил с усилием и даже несколько ржаво, как человек, большую часть дня молчащий.

В тот день, когда Родион к нему приехал, Макарыч с утра шесть часов просидел в очереди в поликлинике, высиживая внучке подпись психиатра на справку в первый класс. И радовался, что высидел. Да и в самой очереди улыбался не пойми чему, хотя все вокруг шипели, ссорились и проклинали электронные талончики, по которым никто не проходил, потому что постоянно возникали форс-мажорные обстоятельства.

Об очереди и справке Макарыч упомянул мельком, объясняя, почему не приготовил обещанный недоуздок. Остальное Родион достроил сам. Бывают состояния, когда люди становятся друг другу абсолютно прозрачны, видны и ясны, словно каждый из них – рисунок на стекле.

Философия жизни у Макарыча была простая, но прочная. Даст Бог много сил – буду работать много. Даст мало – буду работать сколько смогу. Пойдет дождь – намокну. Выглянет солнце – обсохну. Но все равно буду радоваться, даже если завтра меня должны казнить. А все остальное трын-трава.

Неведомая радость Макарыча как-то непонятно передалась Родиону, и его недовольство жизнью, его жалость к себе, его задавленная жажда удовольствий на время отступили. И вот поэтому Родион был сейчас почти добрый и даже известие о похищении Афанасия воспринял спокойно, без желания все крушить.

В сложную маскировку с ползаньем по траве Ул с Родионом играть не стали, а затесались в опоздавшую кучку знакомых вендов. Венды тесной группой бежали по аллее.

– Чего такие мокрые? От метро, что ли? – спросил у них Родион.

– После тренировки решили поразмяться, – пропыхтел один из вендов.

– А тренировка где?

– Да на «Черкизовской».

Ул хмыкнул. От «Черкизовской» до «Гоморры» было километров двадцать.

– Двадцать два восемьсот! – сказал один из вендов. – Что такое двадцать два восемьсот? Так, чисто жирок согнать!

Приятель дал ему пинка, чтобы он поменьше болтал, побольше бегал, и венд помчался догонять группу, к которой теперь присоединились и Ул с Родионом.

Не задерживаясь на парковке, они сразу свернули туда, откуда уже доносился нетерпеливый гул толпы. Четверо берсерков, стоявших на аллее и проверявших приглашения, преградили им дорогу. Один поигрывал алебардой, другой – шестопером, у двоих были стандартные легкие топорики. Первый же из вендов, приостановившись, выбросил вперед руку. На том самом месте, где у Кузепыча было вытатуировано «КУЛАК», у венда синело слово «БИЛЕТ».

Берсерки расступились, вместе с группой пропустив и Ула с Родионом. Площадки для боев были устроены прямо между деревьями. Одна – для групповых боев, другая – стандартный боксерский ринг. Вокруг площадок в большом количестве были расставлены легкие походные креслица. Никаких иных удобств для зрителей не предусматривалось.

– Напрасно они стулья складные поставили! Ими драться хорошо! – сказал Ул.

– Этими-то? – презрительно отозвался Родион. – Да от такого стульчика никто и не покачнется! Пустотелые трубки и пластик. А вот от того кресла – да!

И он показал на огромное деревянное кресло с высокой спинкой, приготовленное для кого-то из начальства. Кресло было такого веса, что несший его берсерк через каждые два-три шага ставил его передними ножками на землю и отдыхал.

– Таким креслом нужно впятером драться, – сказал Ул, и на этом теоретическая часть беседы завершилась.

Незадолго до одиннадцати прибыл Гай, а с ним Тилль, Белдо и Долбушин. Их появление не осталось незамеченным. Задиристые пнуйцы мрачно смотрели на шествующих мимо них ведьмарей. У многих так и чесались кулаки, как, впрочем, чесались и арбалеты у берсерков охраны Гая, так что все ограничилось взглядами и демонстрацией отношения.