Книга Я подарю тебе солнце - Дженди Нельсон

Но в его объятиях именно она. Я-то свою мать узнаю.

Что творится?

Что, блин, творится?

Все начинает сходиться. Быстро. Почему она в тот день оказалась перед его студией, почему выгнала папу, ее телефонные разговоры (его телефонный разговор! Поторопись, любимая), ее счастье, ее несчастье, ее отстраненность, то, как она готовит, печет и не едет на зеленый, сальса, браслеты, цирковые наряды! Весь этот дикий пазл сходится. Здесь и сейчас по ним однозначно видно – они вместе.

У меня в голове поднимается такой громкий вой, что я удивлен, как они его не слышат.

У нее роман. Она изменяет папе. Она неверная. Сраная врушка-говноедка. Мама! Почему я раньше не догадался? А именно потому, что она моя мама. А моя мама никогда бы так не сделала. Она угощает пончиками – самыми вкусными на свете пончиками – работников в пунктах сбора оплаты на дорогах. Она не изменщица.

А папа хоть знает?

Роман на стороне. Я шепчу эти слова вслух деревьям, но они все уже разбежались. Я понимаю, что изменяет она отцу, а не мне, но кажется, как будто и мне тоже. И Джуд. И причем каждый день нашей жизни.

(СЕМЕЙНЫЙ ПОРТРЕТ: И потом нас всех разнесло.)

Они уже целуются, а я смотрю и не могу остановиться. Я никогда не видел, чтобы она с папой так целовалась. Родителям так нельзя! Теперь мама взяла его за руку и ведет к краю обрыва. Она выглядит такой счастливой, и меня это режет. Я не имею представления, кто эта дама, что кружится в руках у этого чужого человека, и кружится, и кружится, будто они в каком-то паршивом кино, а потом спотыкаются и падают.

(ПОРТРЕТ: Мать в ослепительном цвете.)

Что она там сегодня утром говорила? Ее броню пробить нелегко. А этому мужчине удалось.

Я хватаю палку. Мне надо защищать отца. Надо избить этого говноскульптора. Швырнуть ему в башку метеоритом. Скинуть с обрыва. Ведь у моего бедного папы-артишока нет никаких шансов. И он это знает. Теперь я понимаю, что его так скрючило, что сделало воздух вокруг него таким страшно-серым – это чувство поражения.

Он – сломанный зонтик. И всегда таким был? Мы оба такие. Каков отец, таков и сын.

У меня все так же. У меня тоже нет шансов. С этим покончено. Так надо. Хорошо?

Нет, не хорошо. Нет ничего хорошего! Они снова целуются. Мне кажется, у меня глаза сейчас вылетят из глазниц, руки – из плеч, ноги – из бедер. Я не знаю, что делать. Не знаю, что делать. Но делать что-то надо.

И я бросаюсь бежать.

Я бегу и бегу и бегу и бегу и бегу и бегу и бегу и бегу и бегу и бегу, и на одном из последних поворотов, перед тем как тропинка выйдет на нашу улицу, я вижу Брайена с Кортни.

У него на плече висит рюкзак с метеоритами, а руки они держат за спиной, его ладонь в заднем кармане ее джинсов, а ее – в его кармане. Как будто они вместе. У него на губах яркое пятно, поначалу я удивляюсь, а потом понимаю, что это ее помада. Он ее поцеловал.

Он ее поцеловал.

У меня глубоко внутри начинается дрожь, потом переходит в землетрясение, а потом все это вместе вырывается из меня – то, что случилось у деревянной птицы, вчера у меня в комнате, вся моя ярость и смущение, боль и беспомощность, предательство, все это собралось во мне во вспыхнувший вулкан, и у меня изо рта вылетает:

– Кортни, он – гей! Брайен Коннели – гей!

Слова летят рикошетом. Мне немедленно хочется взять их обратно.

Лицо Брайена соскакивает, и под ним оказывается ненависть. У Кортни отвисает челюсть. Она мне верит, это видно. И отходит от него.

– Брайен, это правда? Я думала… – Увидев его лицо, она смолкает.

Наверное, оно было таким же, когда он сидел в чулане час за часом, совсем один. Вот так выглядит лицо, когда из него высасывают все мечты.

И на этот раз я сделал это с ним. Я.

Метнувшись через дорогу, я все так и вижу полное ненависти лицо Брайена.

Я что угодно готов сделать, чтобы взять свои слова обратно, спрятать их в подвал тишины и безопасности внутри меня, где им и место. Все что угодно. Живот болит так, словно я гвоздей наглотался. Как я мог так поступить после того, что он мне рассказал?

И я на что угодно готов, только бы не видеть того, что видел возле деревянной птицы.

Дома я сразу иду к себе, открываю альбом и принимаюсь рисовать. Всё по очереди. Надо вынудить маму это прекратить, и я знаю лишь один способ этого добиться. Рисунок долго не выходит, как надо, но со временем все же получается.

Закончив, я оставляю его у нее на кровати, а сам иду искать Джуд. Она мне нужна.

Фрай говорит, что сестра ушла с Зефиром, но я никак не могу их отыскать.

Брайена тоже.

Тут только Провидец, который, как обычно, не может уняться на тему Ральфа.

И я ору во весь голос:

– Нет никакого Ральфа, тупая птица. Его не существует!

Когда я возвращаюсь домой, мама ждет меня в моей комнате с рисунком на коленях. Там на переднем плане она целуется со скульптором у деревянной птицы, а мы с папой и Джуд – пятно на фоне.

У нее течет тушь черными слезами.

– Ты за мной следил, – говорит мама. – Меня это очень расстроило, Ноа. Зря ты это. Тебе не следовало этого видеть.

– Тебе не следовало этого делать! Она опускает взгляд:

– Я знаю, поэтому…

– Я боялся, что ты расскажешь папе про меня, – вырывается у меня. – Я поэтому за тобой пошел.

– Я же обещала, что не скажу.

– Я услышал, как ты сказала по телефону, что «с Ноа вчера что-то случилось». Я думал, ты с папой разговариваешь, а не со своим любовником.

От этого слова у нее каменеет лицо.

– Я сказала это потому, что сама себя вчера послушала, когда говорила тебе о том, как важно быть верным самому себе, и поняла, что я сама лицемерю и что мне не помешает прислушаться к собственному совету. Что мне надо быть такой же смелой, как мой сын. – Погодите, она только что оправдала свой предательский поступок? Мама встает, подает мне рисунок. – Ноа, я попрошу папу о разводе. Сегодня же. Сестре я расскажу сама.

Развод. Сегодня. Сейчас.

– Нет! – Это я виноват. Если бы я за ней не пошел. Если бы не увидел. Если бы не нарисовал. – Ты что, нас не любишь? – Я хотел сказать: «Ты что, не любишь папу?», но вышло вот это.

– Тебя и твою сестру я люблю больше всего на свете. Больше всего. И папа ваш – чудесный, совершенно прекрасный человек…

Но я уже не могу сконцентрироваться на том, что она говорит, потому что всем моим мозгом завладела одна мысль.

– Он будет тут жить? – перебиваю я. – Этот мужчина? С нами? Будет спать с тобой в кровати на папином месте? Пить из его чашки? Бриться перед его зеркалом? Да? Ты за него замуж выйдешь? Поэтому ты хочешь разводиться?