Книга Классы наций. Феминистская критика нациостроительства - Елена Гапова

Встреченное частью общества с одобрением предложение «ущипнуть» взрослых женщин, как если бы они были мягкими игрушками, и закрепившийся в публичном пространстве дискурс «матерей малолетних детей» являются показателями антифеминистской деполитизации и тривиализации дела в СМИ и общественном сознании в целом[470]. Феминистская позиция Pussy Riot была прочитана очень немногими: если сначала перформанс рассматривался как шутка, то впоследствии дело было помещено в контекст «свободы слова» и редуцировано до общего концепта «прав человека». Российские либералы поддерживали Pussy Riot именно и прежде всего как «антипутинисток», и только немногие видели в них обладательниц автономного женского голоса, возможно пытавшихся говорить о важных социальных проблемах.

Повестка Pussy Riot не прочитывается на постсоветском пространстве как феминистская отчасти вследствие той трактовки женского вопроса, которая была характерна для социализма и, очевидно, продолжает оставаться главной линией концептуализации гендерных проблем в регионе. Как известно, при социализме женский вопрос считался в целом решенным: свидетельством этому виделась широкая государственная программа по защите материнства. Корни такого отношения находятся в классической марксистской теории, где угнетение женщин (их, как писал Энгельс, всемирно-историческое поражение) связывалось с возникновением частной собственности: женщины «производят» работников для капитализма, а потому их сексуальность становится объектом контроля[471]. Считалось, что с ликвидацией частной собственности и исчезновением классов исчезнет и гендерное неравенство: ему просто неоткуда будет взяться. Поэтому марксисты предполагали решать проблему посредством привлечения женщин к оплачиваемому труду (для получения ими экономической независимости) и выделения общественных средств на детские сады и другие социальные службы. Иными словами, такая политика равенства требовала соответствующего распределения ресурсов, при помощи которого можно было обеспечить совмещение производства (экономической деятельности) и воспроизводства[472]. Поскольку основным способом достижения гендерного равенства считалась распределительная справедливость, вопрос «щипать или не щипать» даже не возникал, так как отсутствовал тот концептуальный аппарат, который позволяет рассматривать это действие в феминистской перспективе.

Западный же феминизм второй волны, ставший колыбелью современной гендерной теории, исходит из того, что возникновение категории пола уже является самым первым социальным разделением и первичным способом означивания отношений власти: с него, собственно, и начинается общество. Все остальные социальные разделения, в том числе класс, выстраиваются позднее и включают в себя гендерное неравенство. Угнетение женщин есть результат патриархата (мужского доминирования) во всех сферах – от сексуальной до экономической. Так как патриархат оказывается практически равнозначен культуре (цивилизации) и «оккупировал» такие изначальные категории, как язык (который не является гендерно-нейтральным), сексуальность («навязав» ей гетеронормативность), насилие над женщинами (непосредственное осуществление мужского доминирования), и проник во все общественные институты (образование, церковь, СМИ, экономику, семью и прочее), то объектом деконструкции должна стать вся культура, в том числе и гетеросексуальность как норма (лежащая в основе патриархата). Именно в этом контексте сексуальность и проблемы ЛГБТ рассматриваются в современном феминизме как инструменты деконструкции патриархатного (в первую очередь, символического) порядка и, таким образом, ликвидации самой основы угнетения. В нашей же части света они обычно рассматриваются в контексте защиты прав отдельных «несчастных» людей, но не глобальной общественной трансформации.

Однако основным процессом посткоммунизма является классообразование, формирование экономического неравенства, перераспределение собственности, возникновение иных форм доминирования и исключения. Переход к другому – рыночному – способу распределения ресурсов, влекущему экономическую стратификацию, несет и другие представления о социальной справедливости. Если при социализме она мыслилась в виде социальной защиты (женщин), то в рамках дискурса демократизации в 1990-х возникла другая формулировка гендерного равенства, ставящая во главу угла не бесплатный детский сад или декретный отпуск, а права женщин как независимых индивидов (которых нельзя «ущипнуть»), признание их человеческой автономии, независимой субъектности, права на свое тело и сексуальность. Эти категории связаны с той концепцией индивидуальности, которая формировалась в буржуазную эпоху. Права и личная автономия являются частью либерального дискурса и связаны с собственностью, рынком и капитализмом, которые и порождают независимых субъектов, но только среди тех, кто обладает ресурсами, чтобы добиться социального признания в новой реальности; в постсоветском случае они скорее являются достоянием части образованных женщин, проживающих в крупных городах.

Таким образом, новая феминистская повестка дня, связанная с переходом, если пользоваться терминами Нэнси Фрейзер, от борьбы за «распределение» (характерной для традиционных социальных движений) к борьбе за «признание»[473] или то, как она прочитывалась на постсоветском пространстве, оказалась непопулярной во многом потому, что ее цели видятся многими как «буржуазные», декадентские, уводящие в сторону от тех проблем, которые находятся в основании их угнетения, – вопроса распределения ресурсов и классовых интересов трудящихся: женщин и мужчин. «Гендерная перспектива» начала проникать в постсоветский регион с распадом социализма, приходом неолиберального рынка и новыми формами доминирования и исключения, когда бесплатный детский сад и оплаченный декретный отпуск стали рассматриваться как препятствия на пути достижения экономической эффективности[474]. В каком-то смысле гендер (вместе с некоторыми другими категориями) стал видеться «идеологическим прикрытием» происходившего экономического передела[475]. Иными словами, те «нормативные» феминистские символы и слоганы, которые использовали Pussy Riot и которые работали на Западе, так как имели там собственную социальную историю, не прочитываются населением постсоветских стран как освободительные. В последние два или три года сам концепт «гендера» и те организации, которые его продвигали, оказались под ударом консерваторов в России и Украине[476]: «гендер» стал рассматриваться как «западный импорт», продвигаемый некоторыми антинационально настроенными элитами.