Книга Медный всадник - Полина Саймонс

Татьяна замолчала, посчитав, что и без того проявила невероятную смелость.

Александр медленно подошел к ней. Не дотронулся, только сел рядом.

– Хочешь меня спросить о чем-то?

– А ты этого хочешь?

– Нет.

– Тогда не буду.

– Я не сказал, что не отвечу. Но вопросов не желаю.

Почему она не может разглядеть лицо Александра? Наверное, не хочет снова видеть виноватый взгляд. Что, если после их лета, после Кировского, после Луги, после всего того невыразимо прекрасного, трепетного, что у них было, окажется, что Марина все-таки права?

Нет, у Татьяны язык не повернется спросить. Но и без того так много в ее жизни построено на лжи… Как можно молчать?

– Спрашивай, – повторил Александр так мягко, так терпеливо, так нежно, что Татьяна, словно обретя новые силы, едва слышно выговорила:

– Шура, это правда, что я для тебя… всего лишь очередная победа? Только далась немного труднее? Еще одна зарубка на солдатском ремне?

Она подняла жалкие, неуверенные глаза.

Александр схватил ее в объятия, собрал в комочек и прижал к себе, словно крохотный, забинтованный сверток.

– Не знаю, что с тобой делать, – вздохнул он, целуя ее волосы. Потом немного отстранил и сжал ладонями лицо. – Татьяша, милая, о чем ты? Неужели забыла больницу? Очередная победа? Забыла, что в ту ночь, в следующую и любую другую я мог взять тебя, стоя, в переулке, в подъезде, на скамье? И ты бы отдалась мне. Стоя, в переулке, в подъезде, на скамье. Забыла, что это я положил конец той отчаянной глупости?

Татьяна зажмурилась.

– Открой глаза и взгляни на меня. Взгляни на меня, Таня.

Она послушно подняла ресницы и встретилась с нескрываемо нежным взглядом Александра.

– Таня, пожалуйста. Ты не моя победа и не зарубка на ремне. Я знаю, как тебе трудно и что ты переживаешь, но на твоем месте не стал бы беспокоиться о том, что в глубине души считаешь заведомой ложью. – Он страстно поцеловал ее. – Чувствуешь мои губы? Когда я целую тебя, что они говорят тебе? Что говорят тебе мои руки?

Татьяна молча покачала головой.

Ну почему она так беспомощна рядом с ним? Тем более что он прав, она не только отдалась бы ему тогда, но и сейчас, на холодном полу балкона.

Когда она пришла в себя, Александр смотрел на нее и слегка улыбался.

– Может, стоило спросить не о том, зарубка ли ты на моем ремне, а почему ты не зарубка на моем ремне?

Татьяна дрожащими пальцами вцепилась ему в рукава.

– Ладно. Почему?

Александр засмеялся.

Татьяна откашлялась.

– Знаешь, что еще сказала Марина?

– Ах уж эта Марина, – вздохнул он. – Что еще сказала Марина?

Татьяна опять подняла колени.

– Марина сказала, что все солдаты гуляют напропалую с гарнизонными шлюхами и не слушают отказов.

– Ну и ну. Эта Марина настоящая смутьянка. Хорошо, что в то июньское воскресенье ты не вышла из автобуса, чтобы отправиться к ней.

– Согласна, – кивнула Татьяна, мечтательно улыбаясь при воспоминании о встрече на автобусной остановке.

Ее улыбка мгновенно отразилась на его лице. О чем она думает? Что она делает? Татьяна покачала головой, злясь на себя.

– Послушай, я не хотел тебе говорить, но… – Александр прерывисто вздохнул. – Попав в армию, я понял, что искренние отношения с женщинами почти невозможны из-за образа жизни военных. Ни комнат, ни квартир, ни гостиничных номеров. Встречаться негде. Хочешь правды? Вот она: я не желаю, чтобы из-за этого ты боялась меня. В свободное время мы часто идем пить пиво и оказываемся в компании молодых женщин… всяческого рода, которые всегда готовы… ублажить солдата, не требуя ни клятв, ни признаний.

Александр замолчал.

– И ты… ты тоже… с ними…

– Несколько раз, – ответил он, не глядя на нее. – Не стоит расстраиваться по пустякам.

– Я не расстраиваюсь, – одними губами выговорила Татьяна.

Ошеломлена. Потрясена. Измучена сомнениями. И околдована им. Но не расстроена.

– Обычные забавы юности. Но поверь, я никому ничего не обещал и никем не увлекался. Ненавидел любые затруднения. И любые привязанности.

– А как насчет Даши?

– Что насчет Даши? – устало повторил он.

– Даша…

Она не смогла договорить.

– Тата, пожалуйста, не думай об этом. Спроси у Даши, как она проводила время до меня. Я не стану сплетничать.

– Но Даша и есть привязанность, – возразила она. – У нее тоже есть сердце.

– Нет. У нее есть ты.

Татьяна тяжело вздохнула. Слишком это тяжело – говорить об Александре и сестре. Слышать об Александре и безымянных, не играющих никакой роли в его жизни девушках куда легче, чем вспоминать Дашу.

Ей хотелось спросить, какие отношения у Александра с сестрой, но язык не повернулся. И вообще ей уже не хотелось ни о чем его расспрашивать. Хотелось снова стать такой, какой она была до той ночи в больнице, до того, как ей открылись злосчастные желания ее тела, ослепившие ее, не давшие увидеть правду.

Александр погладил ее бедра.

– Я чувствую, что ты боишься. Таня, умоляю, не дай этой глупости встать между нами.

– Хорошо, – с трудом выговорила она.

– Не позволяй этому абсурду, не имеющему ничего общего с нами, разлучить нас. И без того слишком много препятствий стоит между нами.

– Хорошо, – повторила она.

– Пусть все это останется где-то там, далеко. Чего ты боишься?

– Боюсь ошибиться в тебе.

– Таня, как можешь ты, именно ты из всех людей ошибаться во мне? – вырвалось у Александра. – Неужели не понимаешь, что я пришел к тебе потому, что я – это я, а не кто-то другой? Неужели не видишь, как я одинок?

– Едва-едва, и только сквозь свое одиночество, – призналась она, прислонившись спиной к перилам. – Шура, я тону в полуправде, странных намеках и прямой лжи. У нас с тобой нет ни минуты, чтобы спокойно поговорить, как раньше, побыть вместе…

– Ни минуты privacy[6], – заметил он по-английски.

– Что? – не поняла она. – А кроме Даши? У тебя все еще…

– Татьяна, – перебил Александр, – все то, о чем ты тревожишься, давно ушло из моей жизни. И знаешь почему? Потому что, встретив тебя, я отчего-то понял, что, если и дальше буду продолжать в том же духе и порядочная девушка вроде тебя спросит меня, я не сумею смотреть ей в глаза и говорить правду. Придется смотреть ей в глаза и лгать.