Книга Догмат крови - Сергей Степанов

— Не можно сказать. То дело государственное, — важно изрек Козаченко, выскребывая остатки яичницы.

— Так ведь я же черносотенец. Мне можно рассказать обо всем.

— В жандармском строго-настрого велели держать язык за зубами.

— Хоть скажи, дали тебе яду или нет?

— Це дило треба разжувати. Хаим сказал, шо, може, подмажут свидетелей. Лягушка уже поддался, но с Фонарщиком покуда заминка. Сказал, что, може, треба будет тильки Фонарщику порошка насыпать. Однако плату обещал полную, як за двух. Они, хучь и жиды, а на такое дило грошей не жалеют.

— Послушай, — предложил Голубев. — Давай уговоримся, что обо всем, что происходит на заводе, ты будешь рассказывать мне. Я тебе заплачу, не сомневайся.

Студент вынул из кармана пять рублей и без колебания отдал их собеседнику. Тот ловко принял ассигнацию, неуловимым движением спрятал ее куда-то под одежду и спросил:

— А поболе не найдется? — и после того как Голубев отрицательно мотнул головой, укорил: — Ты с жидов пример бери, они дела еще не видят, а уже полтыщи сулят. Жди меня завтра у лотка, опять в пивную сводишь.

Оставшись в одиночестве, Владимир погрузился в размышления о только что услышанном. «Отравление! Знакомый почерк! — думал он. — Убирают одного за другим всех свидетелей. Сначала Женю Чеберяка, теперь собираются убрать фонарщика Шаховского».

— Пан студент, не угодно ли проехаться с нами в жандармское управление?

Голубев встрепенулся. В проеме, отдернув занавеску, стоял коренастый днепровский мореход.

— Не упрямьтесь, пан студент, убедительно вас прошу. Я филер.

Безмерно удивленный Голубев встал и проследовал за лоцманом. На улице лоцман тренькнул в свисток, и тотчас же из-за угла вывернула крытая коляска. Моряк распахнул дверцу и жестом пригласил студента забраться внутрь, а сам сел рядом.

— А мы с вами, паныч, встречались, когда Мордку вздернули. Не узнали? Или вас эта мочалка спутала? — засмеялся филер, отрывая от щек рыжие лоцманские бакенбарды и бросая их в фуражку.

Увидев его выбритое лицо, студент сразу же вспомнил, что действительно видел филера во время казни Митьки-буржуя. Скорый и беспощадный суд над террористом был с одобрением воспринят в монархических кругах. Однако тревожили слухи, что в последний момент тюремщиков подкупят и они подменят убийцу. Разговоры были до того упорными, что после конфирмации приговора киевские монархические организации обратились к генерал-губернатору с ходатайством разрешить их представителям присутствовать при казни террориста.

Поздно ночью за Голубевым заехал Розмитальский. «Нас ждут на Лысой Горе» — «Не вздумай ехать, Володя, — переполошился отец. — Присутствовать на казни — позор». — «Владимир Степанович — единственный из наших, кто знает убийцу в лицо, — настаивал Розмитальский. — Вдруг убийцу подменят». — «Батюшка, ведь и в самом деле могут подменить», — обратился Владимир к отцу. «Глупости! Впрочем, ты взрослый человек. Поступай как знаешь!» — профессор в сердцах хлопнул дверью.

Розмитальский уговорил студента, и в два часа ночи они были на Лысой Горе, где, как гласило старинное предание, собирались на шабаш ведьмы. Полицейский агент, тот самый, что сейчас сидел напротив Голубева, сверяясь со списком, проверил каждого из присутствующих, близко поднося к их лицам керосиновый фонарь. После долгого томительного ожидания послышался скрип колес. На свет факелов выехала черная карета и несколько открытых экипажей с полицмейстером, товарищем прокурора окружного суда и другими судебными чиновниками. Откуда-то из тьмы вышел врач, за ним казенный раввин Алешковский с лицом белым как мел. Дверца тюремной кареты распахнулась, из нее поддерживаемый за руки выпрыгнул Богров. «Он самый? Без обмана?» — наперебой спрашивали у Голубева члены монархической делегации.

Да, это был Митька-буржуй, собственной персоной, в разорванном фраке. «Извиняюсь, господа, за несвежий наряд, — насмешливо поклонился он черносотенцам. — Хотя мои коллеги, присяжные поверенные, позавидовали бы, что я десятый день не вылезаю из фрака». У Голубева пересохло в горле. Он ненавидел Митьку-буржуя, опозорившего Первую гимназию. Во время августейшего пребывания в Киеве государь император должен был осчастливить своим визитом Первую гимназию и объявить о ее преобразовании в лицей, но после злодейского покушения, совершенного бывшим воспитанником гимназии, об этом не могло быть и речи. За одно только это Митька был достоин четвертования. Однако сейчас, перед самой казнью, Голубеву вдруг захотелось убежать далеко-далеко от Лысой Горы. Раньше он и вообразить не мог, что пожалеет убийцу, а сейчас, стоя около виселицы и дрожа всем телом, думал, что самых жестоких преступников надо держать в подземелье, в рудниках, томить на каторжных работах, но не казнить. «На поле боя, когда враг лицом к лицу, сгоряча — да, я знаю, что смогу колоть штыком и стрелять. Но как можно вот так, по бумажкам, по инструкциям», — говорил он себе, с ужасом глядя на рыхлого Лашкарева, распоряжавшегося казнью.

Богрова подвели к помосту. Секретарь военно-окружного суда зачитал длинный приговор. Наконец, прозвучали слова «через повешение». Секретарь суда сложил бумажки, отступил назад. «Э… — обратился к приговоренному товарищ прокурора Лашкарев, — вы по-прежнему отказываетесь от духовного напутствия?» — «Я хочу побеседовать с раввином наедине без посторонних». — «Еще чего»! — нервно выкрикнули из группы черносотенцев. «Это недопустимо», — сказал Лашкарев. «Тогда я отказываюсь. Можете приступать».

Богров самостоятельно взошел на помост, остановился на краю. Палач Юшков быстро связал ему руки, накинул на голову белый саван, приладил сверху петлю. Голубев видел, как Митька почесал носком лакированного ботинка другую ногу, и от этого последнего движения приготовленного для удавления тела стало особенно жутко. Лашкарев тихо скомандовал: «Э-э… однако… чего вы возитесь… приступайте». Раздался стук выбитой из-под ног доски. Голубев отвернулся, чтобы не видеть заплясавшего в воздухе белого кокона. Несколько спустя голос Лашкарева произнес: «По инструкции требуется выждать четверть часа. Господин лекарь, не угодно ли?» — «Mortus!» — засвидетельствовать факт смерти тюремный врач. Один из судебных чиновников подошел к делегации монархистов: «Господа, все кончено, прошу вас покинуть место казни…»

— Вот и приехали, — сказал филер, вылезая из пролетки.

Они прошли вдоль классического фасада губернского жандармского управления, обогнули глухую торцевую стену и вошли в угловой подъезд под высокой, наподобие каланчи, башенкой. В конце коридора филер постучал в дверь и, получив разрешение, поманил Голубева. На краю письменного стола сидел подполковник Иванов, закинув ногу на ногу, а перед ним стоял малый, с которым Голубев беседовал в шинке. Завидев вошедших, он усердно замигал студенту.

— Цыц! — прикрикнул на него подполковник и, продолжая покачивать ногой, взял со стола брошюру. — Ваша книжица, господин студент?

— Моя, а в чем, собственно, дело? — спросил Голубев.

— Здесь вопросы задаю я, — оборвал его жандарм. — Как ваша брошюра попала к нему? — подполковник кивнул в сторону Козаченко.