Книга Реминискорум. Пиковая дама - Лена Климова

Согласитесь, тому, кто способен двигать предметы и изменять их форму силой мысли, трудно хоть на миг не вообразить себя Богом. Естественно, это не могло не привести к распространению среди практикующих магов и даже Мастеров всевозможных еретических учений. Многие Мастера-алхимики, подобно своему легендарному учителю Гермесу Трисмегисту, верили в то, что первообраз (Бог) и подобие (маг) суть одно, и единство их заключено в их божественности. Разве не сказано в двенадцатой книге «Герметического корпуса»: «О Асклепий, что за великое чудо – человек, достойный почитания и славы. Ведь он причастен божественной природе, как если бы он сам был богом; ему близок род демонов, он знает, что произошел от того же начала; он презирает ту часть своей природы, что только лишь человеческая, поскольку надежды его возложены на божественность другой части».

Среди Мастеров зеркал было больше распространено другое учение, которое его адепты называли Зеркальной верой, а противники – Зеркальной ересью. Переворачивая принцип analogia entis, Зеркальная вера утверждала, что никакой первичной (физической) реальности, которая затем отражается в уме мага, вообще нет. На самом деле первично именно сознание – и это сознание Бога. Весь же физический мир – и мы вместе с ним – находится лишь в отражении этого сознания. Исходя из этого, последователи столь странного учения именовали Бога Первым Мастером и верили, что путем ментальных тренировок человек может достичь божественного уровня воздействия на универсум. Якобы это и случилось с Мастером Иисусом, который изменил мир и после этого воссоединился с Первым Мастером. В практическом плане многие последователи Зеркальной ереси стремились создать Философское зеркало – идеальную зеркальную машину, стирающую разницу между физической реальностью и отражениями. Считалось, что такое зеркало должно обеспечивать тому, кто им владеет, неограниченную власть над реальностью, то есть силу Бога. Среди зеркальных еретиков циркулировали упорные слухи о том, что столетие назад основателям Гильдии удалось-таки сделать несколько философских зеркал, но потом они были уничтожены по приказу инквизиции, а секрет их изготовления утерян. Таким образом, Философское зеркало в этой разновидности зеркальной мифологии играло роль одновременно философского камня и священного Грааля.

Реальные же, а не легендарные руководители Гильдии всегда порицали подобные ереси самым суровым образом. Старшие мастера находились под постоянным давлением сверху и оттого лучше других понимали: несмотря на всю магическую мощь, богатство и разветвленную структуру Гильдии, само ее существование держится на одном тоненьком волоске – потребности Венецианской республики в зеркальной монополии. Совет Десяти пока предпочитал смотреть на укрепление Гильдии и деятельность окружающих ее оккультистов сквозь пальцы, но лишь до тех пор, пока они молча сидели на изолированном острове, вели себя тихо и соблюдали внешние приличия. В любой момент силы инквизиции могли быть спущены с поводка – и тогда обитателей Мурано ждет судьба тамплиеров, если не что похуже. Периодически, так, в порядке профилактики, инквизиторы хватали кого-то из особо ретивых алхимиков или болтливых мастеров-еретиков и устраивали показательный процесс – чтобы другим неповадно было. В ответ на это Гильдия еще усерднее демонстрировала лояльность и покорность, жертвовала на Церковь, украшала и достраивала собор Санта-Мария-э-Донато.

Семья Бруно даже по меркам Мурано всегда отличалась истовой религиозностью. Джерардо воспитывал детей в духе простой, но искренней народной итальянской веры, где первое место в сердце занимала, пожалуй, все же Дева Мария, на втором был Господь наш Иисус, далее – множество святых, которым следовало молиться по праздникам и в конкретных случаях, и лишь затем, где-то очень далеко, маячила фигура Творца – Духа Святого. С тех пор как Бруно начал учиться в Рифлессионе и ему открылась тайная сторона Мурано, он никак не мог совместить в своем разуме и сердце эти две реальности. Он не понимал, как отец, будучи магом, Мастером зеркал, Старшим Гильдии, мог всю жизнь в быту изображать недалекого ремесленника, преданного Церкви и постоянно размышляющего о грехах и спасении. Поговорить с Джерардо на такие темы Бруно не решался не столько в силу запрета Рифлессионе, сколько опасаясь его крутого нрава – в детстве в ответ на любые вопросы о религии от него можно было получить лишь могучий подзатыльник и совет лучше слушать священника на проповеди. Поэтому Бруно, живя под отцовской крышей, продолжал исправно соблюдать все внешние признаки и обычаи, хотя в душе его давно свершился переворот и наивную веру детства он безвозвратно утерял. Зато теперь вся вселенная представлялась ему живой и волшебной. Словно в Театре Камилло, там было место и Богу, и Планетам, и Демонам, и Стихиям… А посреди этого Театра Вселенной стоял он сам – Бруно, новый Человек, готовый познать этот мир, овладеть всеми его тайнами, подчинить их себе и в итоге сравняться с Богом. Безусловно, это романтическое мироощущение, осознание себя гением, стоящим выше толпы обычных людей и презирающим все рамки обычных законов и правил, было внушено ему отчасти постоянными похвалами учителей Рифлессионе, наперебой отмечавших его необычайные успехи и природный дар. Отчасти же это было влияние Камилло, под обаяние которого он, безусловно, подпал. Камилло же приобщил его к блистающему и бескрайнему миру Ренессанса, неведомому большинству Мастеров, запертых на Мурано и прикованных к своим печам.

В этом бескрайнем мире были прекрасные картины, скульптуры и здания совершенных пропорций, каких мир не видывал с античных времен. В нем были чеканные строки Данте и Петрарки, изощренные рассказы Боккаччо. Здесь были новейшие открытия и изобретения Леонардо да Винчи (о которых, впрочем, Камилло рассказывал невнятно, ибо сам был все же завзятым гуманитарием). В этом мире все обсуждали только что вышедшую книгу, в которой недавно почивший флорентийский дипломат Никколо Макиавелли представил новый образ государя, каким тот должен быть, чтобы государство было прочно и народ благоденствовал. Выяснилось, что государь должен быть скупым, а не щедрым; предпочитающим, чтобы его скорее боялись, нежели любили; готовым нарушить свое честное слово, если в том случится необходимость. Подкуп, подлог, убийство, измена – все это допустимо, если служит достижению цели. Таков был дух времени, таков был новый Человек Возрождения. Отряхнув со своих могучих плеч ветхие одежки средневековой схоластики, он готов был одновременно расстаться и со всеми ограничениями морали, придуманными для толпы и рядовых умов. Не Бог, а Человек стал мерой всех вещей. Нет больше добра и зла, есть только сила и слабость, прекрасное и уродливое. В новой эгоцентрической вселенной есть только чувства, желания и цели, все остальное – и средства для их достижения.

Позволим себе отвлечься еще на минуту, чтобы рассказать историю знаменитого современника Бруно, в котором дух эпохи воплотился удивительно полно и всесторонне. Звали его Бенвенуто Челлини. Родился он во Флоренции, где, несмотря на желание отца видеть его музыкантом, нанялся учеником в мастерскую ювелира и обучился работе с металлом. Все удивлялись его искусству, но при этом дважды за десять лет его изгоняли из родного города за драки с другими ювелирами. В итоге он осел в Риме, где сблизился с окружением самого папы. В двадцать девять лет мы неожиданного обнаруживаем его в должности начальника папского монетного двора, которую он занимает в течение пяти лет. Закончилось это тем, что, мстя за брата, он убил одного ювелира, затем напал на нотариуса, бежал в Неаполь и там убил еще одного ювелира за то, что тот плохо говорил о нем при папском дворе. Затем он несколько лет служил французскому королю, но снова приехал в Рим, где был арестован по обвинению в краже папских драгоценностей. Ему удалось бежать, однако вскоре он вновь был заключен под стражу. После освобождения вернулся во Францию, где научился бронзовому литью, и с тех пор занялся скульптурой. Несколько лет он служил флорентийским Медичи, где создал свою самую знаменитую работу – статую Персея с головой Медузы-Горгоны. В возрасте пятидесяти шести лет Челлини вновь попадает в тюрьму за драку с ювелиром. Под домашним арестом он начинает писать книгу, которая до сих пор считается – и справедливо! – одним из лучших произведений того времени: «Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции». Умер он в возрасте семидесяти лет в родной Флоренции, где был похоронен с большими почестями и знаками всеобщего уважения. Таков был этот типичный герой своего времени, которому многие мечтали подражать. Несомненный гений во всем, чем занимался: великий скульптор, ювелир и писатель. И одновременно – пройдоха, предатель, вор, драчун и убийца нескольких человек, проведший значительную часть жизни в тюрьме или под арестом. То, как почитали его в конце жизни, лишь подтверждает, что гений и злодейство в ту пору считались вещами не только совместными, но и едва ли не нераздельными. Если ты гений – предъяви свои преступления!