Книга Царство Прелюбодеев - Лана Ланитова

– Почему, мнимой? – не выдержал Владимир. – Глаша и в правду меня любила… Любила, как никто другой.

– Вам пока слова не давали, господин Махнев, – строго парировал Виктор. – Что касается вашей дальней родственницы, то у меня на ее счет иное мнение: она попала в ваши сети по неопытности и элементарной глупости. А все остальное – лишь необузданные эмоции, свойственные молодым особам, в коих бурлят жизненные соки.

– И все? – Владимир саркастически усмехнулся.

– Именно! – твердо отчеканил Виктор. – Если вас, господин Махнев, тешит хоть малейшая мысль, что сей казус произошел по иным причинам, то позвольте вам, а заодно и всем остальным слушателям задать один вопрос. Как вы думаете, легко ли соблазнить и влюбить в себя девушку, которая еще год назад являлась институткой? Легко ли влюбить в себя ту, которая, как говорят в нашем обществе, «слаще морковки ничего не едала»?

– В каком смысле?

– В каком? Милейшие, да я вам охотно поясню: представьте только один день курсистки пансиона Благородных девиц: подъём в шесть утра, скудная еда, постоянная зубрежка, окрики классных дам, строгая дисциплина, мучительное отсутствие вестей «из-за забора», оттуда, где идет «настоящая светская жизнь». Какие могут быть радости у бедных пансионерок? Лишь сбежать в дортуар, тайно почитать запрещенный роман или, сказавшись больной, очутиться в лазарете и поесть вволю хотя бы каши. Бедняжки даже умудрялись влюбляться друг в друга. А в кого, помилуйте, им было еще влюбляться? Уж сколько раз я слышал стук сердец и горячечный шепот пансионерок: «Objet![108] Céleste[109], divine![110]». И желание коснутся хоть кончика пелеринки обожаемого существа. Существа того же пола! Такой же бессмысленной дурочки, с хорошеньким личиком, мечтающей… Ах, бог знает, о чем только мечтают институтки и пепиньерки… Это – отдельная большая тема… Я люблю их, милых. Люблю их искушать, навевать им сладкие грезы во снах, подсылать златокудрых красавцев, которые хоть во сне, но срывают с наших скромниц трепетные поцелуи. А некоторые заходят и дальше… И лишь скудный пищевой рацион наших курсисток и строгость воспитания, доходящая до полного идиотизма, увы, сдерживают буйство зреющей плоти, – демон хитро улыбнулся. – Но речь сейчас не об этом. Я описываю все это лишь для того, чтобы вы хоть на минутку представили, что для подобной институтки являет собой любое дуновение свободы? Ах, как упоителен ее ветер. Сии барышни настолько одичали, что даже на прыщавого и толстого племянника директрисы смотрят с нескрываемым обожанием, приписывая ему те благородные и мужественные качества, о которых он, обкушавшись накануне рябчиков с трюфелями, даже и не подозревал! И вот сданы экзамены, прошли балы, и наши институтки вынуждены вдохнуть столь желанную свободу. Для всех ли реальность обернулась маковыми кренделями со сливками и златокудрым женихом с состоянием?

В зале повисла тягостная тишина. Владимир сидел, опустив голову.

– Господин Махнев, надеюсь вам известно, то обстоятельство, что Глафира Сергеевна сразу после окончания Петербургского Екатерининского института потеряла обоих своих родителей?

– Да, – прошептал Владимир.

– А теперь обращаюсь ко всем: как вы думаете, легко ли было устоять сей несчастной сироте перед чарами нашего искушенного ловеласа? Устоять той, чья душа так истово искала приюта, ласки, забвения и защиты от невзгод?

– Молчите?! Вот и я думаю, что это был скорее риторический вопрос. Мы слишком отвлеклись на личность вашей кузины. Продолжим… – голос наставника теперь звучал суше, в нем появились металлические ноты. – Итак, как я упомянул ранее, спустя время господину Махневу наскучило излишнее внимание женщин – ему не свойственны долгие пристрастия. В конце своей славной карьеры он выписал себе из-за границы «живую игрушку» – турецкого кастрата по имени Шафак. Последний и послужил главным проклятием нашего обвиняемого. Из-за неуёмной восточной ревности, кастрат убил Махнева, перерезав ему горло. Ну вот, собственно, и все.

– Ой, ё-моё… еще один мужеложец! – процедил Макар Тимофеевич.

Но, встретив жесткий взгляд Владимира, не стал развивать свою мысль…

– А кастрат он что, как баба? Он же и не мужик вроде? – полюбопытствовал румяный купчишка. – А зачем из Турции? У нас своих скопцов, что ли, нет? Я видал таких двух на ярманке. Сидели оба жирные, патлатые, с бабскими рожами, в белых кафтанах, аки блаженные. Неужто на таких встанет?

– Отстань, а… – сквозь сжатые зубы, прошептал Владимир.

– Подведем итоги. Владимир Иванович, вы согласны со всеми пунктами обвинения?

– А разве у меня есть выбор?

– Отвечайте: да или нет! – строго проговорил Виктор.

– Да, согласен.

– Ну, вот и славно. Вас, Владимир Иванович, как и других, я приговариваю к обучению через наказание и наказанию, путем обучения.

Виктор заложил изящные ладони за спину и медленно прошелся по аудитории.

– Господа, хочу вам напомнить, что все вы жили, грешили и умерли в 19 веке. Не только техника и наука не стоят на месте – впереди всех научных познаний бежит человеческая мысль, еще быстрее мысли совершенствуется Всеобщий Разум. Меняется все: привычки, нравы, моральные устои общества, меняется внешний вид индивидов, но не меняются лишь законы Вселенной. Чем бы ни оправдывал человек свои негативные мысли, злобные эмоции, грязные и нечестивые речи и, самое главное – греховные деяния, рано или поздно наступает час, когда ему приходится отвечать за все: от сломанного, без оснований, дерева, до загубленной человеческой души. Ад совершенствуется, как и все остальное… Сделаем небольшой экскурс в глубины истории. Сейчас я покажу вам картинку, как выглядело адское царство более пяти веков назад.

Виктор махнул рукой, облаченной в длинный, свободный рукав мантии, свет в аудитории погас, и огромная стена позади него замерцала большим экраном. На нем появилась четкая картинка, которая постепенно ожила.

– Я немного воспользуюсь технологиями будущего 20 века и на большом экране, словно на сцене театра, покажу вам живые картины. Они будут сопровождаться звуками и даже запахами. Я покажу лишь маленький эпизод. Это будет пять минут пятивековой давности.

Картина задрожала красным приглушенным светом, и перед изумленными зрителями нарисовалось темное, похожее на пещеру, помещение. Послышались душераздирающие человеческие крики, стоны, жалобный плач. Владимир не слышал ничего более страшного. Одновременно запахло гарью, серой, тухлятиной и человеческими испражнениями. Среди густой черноты и красных всполохов определились контуры чугунных котлов, висящих над огромными кострами. Часть из них алела огненной смолой, в других белым ключом кипела вода. В каждом их котлов сидели несчастные грешники и тянули руки в безысходной мольбе.