Книга Глаша - Лана Ланитова

Ее жестокий любовник не унимался и кричал «Горько!» чаще, чем это требовалось. Глаша старалась не смотреть в его холодные глаза и вела себя как бесчувственная кукла, чем вызывала в нем желание сделать ей еще больнее. Когда его слишком частые крики вызвали недоумение даже у изрядно подвыпивших гостей, мать подошла к нему и что-то горячо зашептала на ухо, приглашая его выйти из-за стола и пройти в другую комнату.

– Вольдемар, ты ведешь себя несносно! Заканчивай свое фиглярство и соблюдай конвенансы[92]! Гостям ненадобно видеть твое пристрастное расположение к кузине. Ты хочешь, чтобы весь уезд на следующий день гудел о том, что Махнев вел себя неприлично на свадебном обеде? О нас и так говорят, бог знает что, – проговорила барыня, оказавшись с ним наедине, – вон, у церкви меня оскорблял этот шут гороховый – Егоров. С меня достаточно и этих волнений. А тут еще ты разошелся…

– Маплап, мне плевать на все сплетни и пересуды ваших идиотов гостей. Пусть, пьют, жрут и проваливают восвояси. Все эти свиные рыла не стоят моего мизинца. Я – здесь хозяин! Захочу – и вовсе прогоню всех со двора и жениха Глашкиного тоже!

– Володенька, сынок, ты пьян. Угомонись, не позорь мои седины. На что она тебе, Глафира? Разве мало дам, что сходят по тебе с ума? Пускай, уедет подальше от нашего дома. Не могу я…, не сумела ее полюбить. Не желаю жить с ней под одной крышей. Пожалей, ты меня…

– Пожалеть вас? – он расхохотался, – Maman, не стройте из себя невинную овечку. Вы – волчица в овечьей шкуре. Поздравляю, вам удалось сгубить жизнь сироты несчастной!

– Замолчи, паяц, мальчишка! Не тебе меня судить! Проваливай отсюда до утра. Иди, проспись. Смотри-ка, жалостливый нашелся! Любовница она твоя – этим все и сказано! Обойдешься, других себе найдешь!

После этого разговора Владимир, накинув пальто, ушел из дома: пьяные ноги вели его к любимому пристанищу – бане. Там его поджидали Игнат и Мари.

Что до Глаши, то она, едва дождалась окончания ненавистного торжества: в ушах еще долго слышался звон бокалов, чавканье, пьяный смех гостей – громче всех хохотала мадам Расторгуева, театрально распахивая круглые, подведенные глаза и, округляя красный, испачканный пирожным рот. За Расторгуевой ухаживал толстый господин в пенсне – она же бурно реагировала на его глупые, пошлые анекдоты, всячески поощряла его и откровенно кокетничала. Два одинаковых господина с бывшей службы Ефрема Евграфовича напились и спали прямо за столом, склонив маленькие, плешивые головы над своими тарелками, заваленными огрызками яблок, объедками и косточками от персиков. Тетка жениха, походившая на простую крестьянку, несколько раз за время свадьбы пустила слезу, а после, подперев красную щеку крупным кулаком, тихо напевала под нос заунывную малоросскую песню. Все остальные гости тоже веселились, кто как мог.

К вечеру все разъехались. Подали карету для жениха и невесты. Глаша, молча, оделась и пошла к выходу. На пороге стоял ее чемодан и связка с книгами. «Как скоро они собрали все мои вещи. Наверное, Петровна постаралась. А может, Таня не дала ей копошиться в моем белье», – грустно рассуждала Глаша. – «А где же он? Неужели, не выйдет меня проводить? Господи, о чем это я? Он, наверное, давно веселится… Ему не до меня».

Она остановилась и решительно подошла к тетке.

– Мадам, я хотела поблагодарить вас за приют и милость, которую вы мне оказали, – холодно произнесла Глафира. – Я никогда не забуду вашей доброты, а также времени, которое я провела в этом доме. Единственное, о чем хотела вас просить, так это – проявить напоследок доброту ко мне и разрешить Татьяне, моей верной подруге уехать вместе со мной. Она будет мне помощницей в делах и горничной.

– Глафира Сергеевна, ну что еще за вольности? Неужто вы без горничной не справитесь? Я по балам не езжу-с. А потому корсеты и кринолины вам будут без надобности, а значит и горничные не нужны-с, – встрял Ефрем Евграфович.

– Моя Татьяна будет помогать по дому, и прислуживать – не за деньги, а только за еду. Она вам, Ефрем Евграфович, ничего стоить не будет. От нее будет лишь польза, а не убыток, – решительно проговорила Глаша, но голос заметно дрожал от волнения.

– Конечно, конечно, Глашенька, я разрешаю Татьяне Плотниковой покинуть наше имение и жить с тобой. Возможно, я даже «вольную» впоследствии оформлю. Пускай, едет с тобой, раз вы так дружны, – тонкие губы разошлись в натянутой, сухой улыбке, – Ефрем Евграфович, покорнейше прошу вас согласиться. Таня – у нас девушка проворная. От нее в вашем хозяйстве одна польза будет.

– Ну, хорошо-с. О прибыли и убытках я сам, как хозяин буду судить. Пускай, завтра приезжает. А там – посмотрим.

– Прощайте, тетя, спасибо вам за Таню, – проговорила Глаша и покинула дом Махневых.

– Экая, гордячка, хоть бы руку тетушке поцеловала, поплакала бы на прощанье, – проговорила Петровна, вышедшая, как медведица из-за портьеры, когда за Глафирой захлопнулась дверь.

Барыня не произнесла ни слова, и ушла в свою комнату.

Несколько верст, проехала дорожная карета по чуть подмороженной дороге, пока не приехала к дому Ефрема Евграфовича. Это был одноэтажный, деревянный, некрашеный дом с маленьким флигелем. От него веяло какой-то сыростью и беспробудной скукой. Глаша сразу же вспомнила свой сон про погост. Примерно такую же тоску она испытывала теперь наяву, когда шагнула на порог этого холодного дома.

Ефрем Евграфович зажег несколько свечей.

– Так, как вы, Глафира Сергеевна, здесь впервые и вам, как моей жене и хозяйке надобно-с осмотреться, я зажег несколько свечей. А вообще у меня вечерами зажигается одна свеча в гостиной и то лишь до восьми часов. А потом я гашу ее, и спать ложусь. Вам тоже не следует лишний раз свечки жечь. Разве, что из крайности, какой – по нужде во двор, например, сходить. Да и то, как освоитесь – и без свечи дорогу найдете. Свечи – нынче дороги стали-с.

Внутри дома все было серо и неприглядно: на окнах висели старые, побитые молью, занавески горохового цвета; горшки чахлой герани стояли на узких, темных от въевшейся пыли, подоконниках; круглый стол и несколько старых стульев стояли посередине небольшой гостиной; в углу горбился выступающими боками потертый плюшевый диван. Глаша не нашла глазами ни одной полки или этажерки с книгами.

– Вот еще что хотел вам сказать-с… Вы, Глафира Сергеевна, платье-то свадебное снимите. Я за него много-с денег заплатил. А не то испачкаете. А у меня были намерения его продать потом на рынке, чтобы не остаться, так сказать, в накладе. Оно маркое сильно, и согласитесь – после церемонии совсем вам ненужное. Одного опасаюсь – покупатель бы нашелся… Уж больно узко платье в поясе… Ну да ладно, авось и найдется покупатель. Сдам его в лавку к портнихе. Она, глядишь, и подберет.

Глаша кивнула.

– Где у вас можно переодеться, Ефрем Евграфович?

– А вот, пожалуйте-с в спальню нашу. Там шкап стоит. Переодевайтесь-ка ко сну. Поздно уже. Спать надобно-с.