Книга Английская портниха - Мэри Чэмберлен

Сердца у него нет, у этого Харрис-Джонса, рассудила Ада.

Присяжным зачитали ее признание. Я, Ада Маргарет Воан… Внизу ее подпись. Согласно показаниям полицейского, обнаружившего тело, покойный лежал на кровати в рубашке и нижней майке, но без брюк. От него сильно несло виски. Согласно показаниям следователя, единственные отпечатки пальцев, обнаруженные на газовом кране, принадлежат подсудимой, как и на оконной раме, там, где она затыкала щели занавесками, и в нижней части двери, куда она запихнула уплотнитель, оберегающий от сквозняков. Таковы факты по этому делу. Неоспоримые. Виновна в убийстве. Но применение насилия? Провокация со стороны жертвы? Тяжкое оскорбление действием?

За несколько лет без войны сестра Бригитта поправилась. Она стояла на свидетельском месте в чистом накрахмаленном апостольнике и темно-сером наплечнике поверх черной рясы, медный крестик поблескивал в электрическом освещении. Для Ады она осталась там, на континенте, в ужасе и холоде войны.

Да, Ада явилась к матушке-настоятельнице в Намюре и попросила убежища. С ее слов монахини поняли, что она потеряла мужа, Станисласа фон Либена. Оккупировав Бельгию, нацисты интернировали британских монахинь, привезли в Мюнхен и заставили ухаживать за пожилыми людьми.

Сестра Бригитта. Ее рассказ оживил воспоминания, реанимировал труп, препарированный мистером Харрис-Джонсом. У Ады мурашки побежали по коже. Она слышала грохот бомб и вопли, чувствовала запах взрывчатки и гари, и страх, от которого было не продохнуть в тот день в Намюре.

– Если бы вы отказались ухаживать за ними, – задал вопрос мистер Харрис-Джонс, – вас бы расстреляли?

– Всякое могло случиться, – ответила сестра Бригитта. – Мы не стали проверять.

– Вы даже не попытались сопротивляться?

Монахиня смерила взглядом Харрис-Джонса и, казалось, все про него поняла.

– Наше призвание – опекать пожилых и немощных, где и когда это необходимо. Наше призвание не подвластно ни политике, ни войне. Как и старость.

– Высокие принципы, – обронил Харрис-Джонс. – Удобно, когда имеешь дело с самым чудовищным режимом в истории, верно?

– Однако те, кто отказывается от принципов, скатываются в цинизм. – Сестра Бригитта смотрела на него в упор. Обвинитель первым опустил глаза и принялся перебирать бумажки на столе. Сестра Бригитта нацистов ставила на место. И какому-то пронырливому сутяге не сбить ее с толку, пусть даже он выступает от имени короля.

– Как я понимаю, по окончании войны вы не сразу уехали из Мюнхена, но задержались там на некоторое время, – продолжил допрос Харрис-Джонс. – Можете сказать почему?

– Мы не могли покинуть наших стариков. До тех пор, пока не убедились, что о них есть кому позаботиться должным образом.

– Подсудимая, Ада Воан…

– Сестра Клара, – перебила обвинителя монахиня.

– Сестра Клара. Так ее тогда звали?

– Да.

– Она работала вместе с вами?

– Да. Она не училась на медсестру, но могла выполнять менее сложные обязанности.

– И она вела себя как монахиня?

– Да, – ответила сестра Бригитта. – Разумеется.

– И нацисты так и не догадались, что она не та, за кого себя выдает? Даже вопреки тому, что она была беременна?

– Она носила рясу с чужого плеча, доставшуюся ей от монахини, которая была много крупнее. Беременность была незаметна.

– А затем она родила?

– К счастью, без осложнений. Ребенок родился ночью. Камера, где мы спали, находилась далеко от охраны, они ничего не услышали.

– Стечение обстоятельств?

– Нет, благая удача. – Сестра Бригитта улыбнулась: – Мы молились. (Ада помнила эту улыбку.) Дева Мария не оставляла нас своим попечением.

– А младенец? Что с ним было дальше?

Сестра Бригитта помедлила с ответом, взглянула на Аду. Кого она видела за выгородкой для подсудимых? О чем она думала в этот момент?

– Ребенок родился мертвым.

Нет. Его нежная мраморная кожа с пурпурными и синими прожилками – как у обложки молитвенника. Ада приподняла край полотенца, чтобы запомнить его личико. Припухшие глаза Томаса были закрыты, по бокам глубокие складки. Стиснутые кулачки прижаты к щекам. Лысое гладкое темечко, дочиста отмытое от крови и слизи. Голые плечики, худенькая шея с кое-где обвисшей кожей. Он спал.

Живой.

Он был жив. Ада помнила, как затрепетал черный орарь, лежавший в саквояже отца Фриделя, от дыхания Томаса, как раздулись его ноздри, когда воздух наполнил его легкие, как шевелилась грудь, вдох, выдох, вдох, выдох. Это было его дыхание, а не ветерок, поднятый ею, когда она защелкивала саквояж.

Сестра Бригитта окрестила его, чтобы он не попал в чистилище, и взяла Аду за руку после того, как они попрощались с отцом Фриделем:

– Да упокоится с миром его маленькая душа. Повторите это за мной, сестра Клара.

– Нет, – воспротивилась Ада. – Он не умер.

– Повторите за мной, сестра Клара, да упокоятся с миром души всех праведников усопших милостью Господней, аминь.

Нет. Томас был живехонек, крошечный удалец.

– Он был жив! – закричала Ада. – Сестра Бригитта, он был живой!

– Мисс Воан, – сказал судья, – вам пока не дали слова.

– Что произошло потом?

– Священник помог нам. Он вынес тело ребенка в своей сумке.

– Куда?

Сестра Бригитта пожала плечами:

– Мы не знаем.

– Куда он дел тело ребенка?

– Мы не знаем. Но тогда хоронили почти каждый день. Он мог украдкой подложить тело младенца в гроб какого-нибудь старика. Никто бы не заметил.

– А сестра Клара?

Монахиня опять посмотрела на Аду. С нежностью, но и с раскаянием.

– Ей было трудно с этим смириться.

– С тем, что он умер?

– Да.

– Что вы сделали?

– Послеродовой упадок сил – тяжелый период сам по себе, – ответила сестра Бригитта. – Мы не могли допустить, чтобы ей стало еще хуже. Из соображений осторожности мы решили не перечить ей.

– Лгали, хотите сказать? Позволили ей верить, что ребенок жив?

– Порою ложь служит во благо. Господь прощает эти мелкие грехи.

Нет, думала Ада, нет. Все было не так. Томас был жив. И сестра Бригитта это знала. Почему она сейчас говорит совсем другое?

– А когда она вернулась к вам в конце войны, вы по-прежнему придерживались вашей благой лжи?

– Пришлось, – ответила сестра Бригитта. – Она была в жутком состоянии. Полумертвая, полубезумная. Такого известия она бы не перенесла.