Книга Экватор - Мигел Соуза Тавареш

— Жуан, ты тут полегче…

— Что?

— Ничего, ничего.

— Ревнуете, сеньор губернатор? — Жуан своим шутливым вопросом явно решил его поддеть.

— Чертов ловелас! Пользуешься тем, что ты здесь ненадолго.

— Успокойся, Луиш, когда меня не будет, милая Доротея будет только твоей. Я просто готовлю почву, потому что понимаю, занимая столь ответственный пост, сеньор губернатор до сих пор так и не собрался попробовать на зуб эту малышку, так ведь?

Луиш-Бернарду развернулся и ушел прочь, что-то бормоча про верность дружбе в трудные моменты.

Обычно сразу после обеда Луиш-Бернарду спускался на нижний этаж, в секретариат правительства, где проводил день, занимаясь документами и корреспонденцией, знакомясь с докладами и принимая тех, кто нуждался в том, чтобы обсудить с ним какие-либо дела. Жуан же в это время устраивал сиесту или отправлялся в город, который он изучал с интересом антрополога, и все время что-то с собой приносил — какую-нибудь понравившуюся ему поделку из дерева или из черепашьего панциря. Иногда он отправлялся на прогулку вместе с Висенте, которого Луиш-Бернарду выделил ему в полное распоряжение в качестве сопровождающего и помощника. Временами они отправлялись на рыбалку, арендовав на день лодку, и тогда Жуан возвращался домой в полной эйфории, нагруженный рыбой: на Сан-Томе для того, чтобы любой рыбак-любитель вернулся с рекордным для себя уловом, не нужно было отплывать от берега больше, чем на несколько десятков метров. Было видно, что Жуан был счастлив и весь сиял, наслаждаясь своим отпуском на экваторе; он загорел, пропитался морской солью, все вызывало в нем любопытство, иногда испуг и, несомненно, радость из-за того, что он понимал, что его присутствие на острове делает здешнее пребывание Луиша-Бернарду намного веселее. Вместе с ним он уже побывал на двух далеких от побережья вырубках Монте Кафе и Мумбаи. Кроме этого, они ездили на плантации Рибейра-Пейше, в северной оконечности острова, углублялись в джунгли, где Жуан кожей почувствовал магию и зов обо, тайны, скрывающиеся в этой непролазной лесной чаще. Как-то на рассвете сев на пароходик, курсировавший между островами, благодаря попутному течению, после обеда они были уже на Принсипи. Там они стали свидетелями вечернего построения на вырубках Санди, где потом и переночевали. На следующий день они посетили еще два хозяйства и столицу острова Санту-Антониу, городок, состоявший не более чем из тридцати домов кирпичной и каменной кладки, выстроившихся вокруг городской площади, посреди которой стояла неизменная церковь. Пока Жуан наслаждался наблюдениями случайного гостя, Луиш-Бернарду провел день в конфиденциальных разговорах с вице-губернатором Принсипи, молодым человеком по имени Антониу Виейра, о котором хранил хорошее впечатление еще со дня своего прибытия на Сан-Томе. Представленный новому губернатору на пристани, он выглядел застенчивым и слегка волновался, чем почему-то сразу вызывал симпатию. Луиш-Бернарду был на Принсипи всего во второй раз, и ему показалось, что атмосфера на вырубках здесь несколько напряжена. В глазах местных рабочих ему виделось нечто большее, чем смирение и грусть, которые почти всегда поражали его. Луиш-Бернарду попробовал прояснить свои сомнения у Антониу Виейры, но тот ответил уклончиво, уточнив лишь, что не замечал за последнее время ничего, кроме обычных конфликтов, которые, как правило, решались на месте. Ничего более существенного, по его словам, не происходило.

— Будьте внимательны, слышите меня? Очень внимательны и, если заметите что-то необычное, немедленно мне сообщайте. — Луиш-Бернарду украдкой посмотрел на собеседника.

— Вы можете мне доверять, сеньор губернатор. Конечно, как мы знаем, ни в чем нельзя быть уверенным, особенно здесь, где мы изолированы от мира еще больше, чем на Сан-Томе. Но, если вдруг возникнет что-то серьезное, я надеюсь, что успею вовремя почувствовать это.

Луиша-Бернарду не слишком успокоил этот ответ, однако и времени на то, чтобы дальше разбираться в происходящем, у него не было. Пароход ждал их, чтобы отчалить в направлении столицы еще до захода солнца, а впереди было еще несколько часов ночного плавания.

Когда они прошли уже половину пути, в ночи, под чистым небом, усеянным звездами, Жуан сел рядом с другом, чтобы нарушить молчание, в котором тот пребывал с тех пор, как последние знаки человеческого присутствия в Сан-Антониу, окончательно исчезли за горизонтом.

— Что тебя беспокоит?

— Не знаю. Видит Бог, хотелось бы ошибаться, но чую, что что-то здесь, на Принсипи, на здешних вырубках не так.

— А что именно? Я ничего особого не заметил.

— Не могу тебе объяснить, Жуан, но я чувствую, что в воздухе что-то не то. Негры смотрят как-то по-другому. Если хочешь правду, они мне показались бандой рабов, которые готовят всеобщее восстание.

— Боже упаси, Луиш! Что за домыслы?! Тебе что-то показалось?

— Показалось. Такая возможность здесь, как ты можешь себе представить, существует всегда. И было бы настоящей катастрофой, если бы нечто подобное случилось сейчас, когда Дэвид Джемисон может это увидеть своими собственными глазами. И как нам потом доказывать, что здесь нет никакого рабства?

— А ты считаешь, что есть, Луиш? — Жуан, похоже, был действительно озадачен переживаниями своего друга.

— Эх, Жуан… — Луиш-Бернарду глубоко вздохнул, посмотрев на чудесное небо, казалось, заключавшее в себе вселенский покой. — Этот вопрос я задаю себе каждый день с тех пор, как прибыл сюда. Поначалу я думал, что ответ сам по себе очевиден. Думал, достаточно мне будет приехать на вырубки, посмотреть на то, как работают негры, сверить рабочие часы, просмотреть статистику смертей, рождений, проверить, как проводится медобслуживание. Или даже не так: просто посмотреть им в глаза и сразу все для себя понять. Но нет: я позволил себе погрязнуть в паутине целой кучи причин и всяких юридических аргументаций, законов и соглашений, контрактов — заключенных и тех, которые еще предстоит заключить, условий репатриации — короче, всего того, что смешивает воедино юридическую логику с реальными фактами. И я уже не понимаю, что важнее — то, что я чувствую и вижу, или то, что, исходя из своих обязанностей, должен доказывать, буквально, как адвокат на суде.

Луиш-Бернарду замолчал. Жуан продолжал смотреть на него в слабом свете керосиновых ламп, горевших на корме.

— Подожди, Луиш. Попробуй посмотреть на все рационально: если закон обязывает работников плантаций подписывать контракт, если у этих контрактов существует определенный срок и они имеют право оставить работу и уехать по его истечении, тогда кто тут может говорить о рабском труде?

— Ты и вправду так думаешь, Жуан? Думаешь, все так просто? Не думал, что ты так веришь в букву закона.

— Слушай, Луиш, я учился с тобой на одном факультете права. Насколько я понимаю, пока закон не нарушен, — а как я понял из твоего объяснения, срок контрактов еще не истек, — попросту незаконно предполагать, что закон не исполняется или не будет исполняться. И я еще не видел, чтобы кого-то из работников плантаций заковывали в кандалы или кнутом гнали на работу. Я видел, что они выходят утром на построение, идут на работу, а вечером возвращаются на собственных ногах на перекличку. Черт возьми, Луиш, нельзя быть святее Папы Римского! Это Африка, это колония, и по какому-то велению судьбы, мы здесь колонизаторы, и это наша колония. И, насколько я знаю, колонии пока еще не запрещены никаким из международных законов или договоров. А Англия, Франция, Испания, Германия, Бельгия или Голландия — они что, не эксплуатируют свои колонии? Кто же тогда работает на сахарных плантациях на Антильских островах, на золотых приисках в Трансваале?