Книга Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич

Приехавши в Киев, прежде всего почел долгом явиться к Желтухину и к Арнольди в самом пылу их враждебного друг к другу расположения, а потом к заведовавшему округом генерал-майору Потапову. Поверяя в Киеве сделанные департаментом распоряжения, нашел, что во всем действовали чистая справедливость и истинное усердие. Только в приготовлении патронов для армии, коих приказано было приготовить до 8 миллионов, работа шла медленно. Артиллерийское начальство в сем отношении находилось в полной зависимости от армейского; рабочие присылались каждый день переменные, приходили поздно, обедать ходили на дальние квартиры, и все работы оканчивали рано, так что в день выделывалось не более как от 14 тыс. до 18 тыс. патронов. Употребя предоставленное мне право Чернышевым действовать его именем, эту часть я повернул как следует. Назначили постоянную команду, которая и ночевала в крепости, пищу начали варить там же, следовательно, в несколько дней люди с этой работой свыклись, пошло успешнее, на работу выходили рано, оканчивали позднее, так что работа учетверилась, начали выделывать до 60 тыс., потом до 80 тыс. и даже дошло до 100 тыс. патронов в сутки.

По приезде в Киев я, не теряя минуты, отправился в Печерскую лавру и потом посетил пещеры. Несмотря на самое искреннее благоговение к святости места, обращение монахов с мощами св. угодников несколько охладило во мне рвение; еще более к тому способствовало одно необычайное происшествие, случившееся при мне.

Один монах Соловецкого монастыря во время поклонения мощам бритвой отрезал руку у мощей Св. Варфоломея, и когда последующая партия поклонников, в которой находился я, настигла партию, где был этот монах, то он, будучи замечен кем-то в этом святотатстве, кинул оную часть на кучу навоза, а сам бросился бежать, но его тут же арестовали; это наделало большого шуму.

Донесение губернатору о сем происшествии пришло в то время, когда я у него обедал, и тут стали рассуждать, как принять это обстоятельство – силой веры и желанием приобрести святыню или из корыстолюбивых целей. К несчастию, последнее оказалось справедливее, ибо в квартире его было найдено много ящичков с надписями на каждом частей мощей разных угодников, для чего и хотел дробить святотатственно отторгнутую часть от Св. Варфоломея. Сообщницей в этом деле оказалась одна вдова, подполковница, в доме которой квартировал монах.

В Киеве я пробыл две недели, в Каменце пять дней, в Тирасполе два дня и в Измаиле неделю и должен отдать полную справедливость, что старание местных начальников всюду было истинное.

Правильность действий местных артиллерийских начальников, не отнимая заслуженной похвалы от Потапова и Дидрихса, действовавших всегда добросовестно, я отношу к тому, что главное артиллерийское начальство – великий князь и его начальник штаба – были, так сказать, под боком – на границе Турции.

Окончив рассказ о моих двукратных страданиях по департаменту, коснусь некоторых случаев частных за это время и за бытность мою в Москве, при депо.

Часть XIX***1823–1825

Встреча и возобновление знакомства с семейством графини Чернышевой. – Никита Муравьев. – Его виды на меня. – Предложение графини Чернышевой. – 14 декабря.

Скоро по приезде моем в Петербург, в 1823 г., я встретил в Сергиевском соборе, что на Литейной, графиню Чернышеву с дочерьми, из коих вторая была уже замужем за Никитой Муравьевым, главным из участников заговора 14 декабря 1825 г.[380]Графиня ни за что не хотела отпустить меня, посадила с собой в карету, заехала за женой – и дом их сделался для нас по расположению самым близким, родственным. В неделю мы уже обязаны были три раза обедать, а вечера жена все проводила у них, так как я по службе своей это время сидел в департаменте. После наводнения в 1824 г., жена моя во время похорон генерала Уварова[381]простудилась и занемогла, графиня почти поселилась у постели больной, ни на минуту не покидая ее, а граф беспрестанно присылал разные кушанья для укрепления больной, им самим приготовленные. Муравьева очень часто приезжала к нам, а с мужем ее мы обменялись визитами; весьма заметно было вначале при частых наших встречах в доме Чернышевых, что он хотел со мной сблизиться, но выражаемая мной не раз преданность графу Аракчееву, о котором я всегда судил различно, чем он, и защищал его намерения, удерживала его от дальнейших попыток…

Осенью 1825 г. Чернышевы выехали в деревню, и после того я уже видел бедную графиню, убитую несчастием и горем – участием в заговоре сына и зятя ее и смертью мужа. Но и тут она не покидала меня своим участием, уговаривала оставить неблагодарную службу, идти к ней управителем ее имений с жалованьем 10 тыс. рублей.

В бытность мою на службе в Петербурге умер Карл Карлович Таубе, бывший мой бригадный командир по гвардии, и, как я слышал, от излишнего своего рвения к службе – на каком-то учении он так кричал, сердился, что, возвратясь домой, у него разлилась желчь и открылась сильная горячка, которая в пять дней свела его в могилу.

В 1825 г., по получении известия о кончине государя Александра Павловича, мы присягнули Константину Павловичу,[382]но 13 декабря утром зашел ко мне чиновник и по секрету объявил, что есть уже манифест об отречении Константина[383]и о вступлении на престол Николая Павловича. Но все это он передавал мне как слух, а потому я ему приказал молчать, 14-го же поутру, пришедши в департамент, нашел я собравшись в кучу в большом смущении и переговаривающихся шепотом вице-директора Гогеля и других начальников отделений. По нерасположению ко мне с моим появлением все замолчали и все разошлись по своим местам, а через полчаса секретарь принес мне прочесть манифест и пригласил идти вновь присягать в собор.[384]Исполнив сей обряд в 4 часа, я возвратился домой обедать. После обеда жена и сестра ее Варвара Ивановна поехали в баню и возвратившись, рассказывали мне, что их чуть-чуть не задавили зарядные ящики, которые неслись по Захарьевской улице ко дворцу. Не подозревая ничего, вечер мы провели покойно, но часу в двенадцатом ночи разбудила нас сестра Варвара Ивановна и рассказала нам, что сейчас к ней приходил нанимавший у нас две комнаты лекарь артиллерийского госпиталя англичанин Стин, который только что возвратился с Дворцовой площади, где был свидетелем бунта и действующим лицом – перевязывая раны. Поговоривши об этом неожиданном для нас событии, мы разошлись и благополучно проспали до следующего утра, а поутру, когда пошел в департамента, увидел особые караулы в арсенале, а по углам улиц многих адъютантов и других чиновников, со смущенными лицами. В департаменте услышал уже рассказ о возмущении 14 декабря. По выходе поехал на место побоища, но, кроме следов разложенных огней, нескольких разбитых стекол в Сенате и следов на стенах от картечных пуль, ничего более не видал.[385]