Книга Хюррем, наложница из Московии - Демет Алтынйелеклиоглу

Сердце Хафзы Султан сжималось. Мысль о том, что будущее принесет новые несчастья, не давала ей уснуть всю ночь. Государство рано или поздно потребует новую жертву. «Аллах! – взмолилась она. – Окажи милость, сделай так, чтобы я не увидела этих страданий. Забери мою душу, чтобы я не видела гибели внуков. Пусть новая кровь не обагрит стены этого дворца».

А в Манисе при вести о том, что Хюррем родила сына, поднялась настоящая паника. Гюльбахар, которая старалась даже не вспоминать имя Хюррем, которая называла новую возлюбленную отца своего сына не иначе, как московитская потаскуха, не старалась скрывать своей ярости. А что ей еще оставалось? «Неужели смерть, – спрашивала она саму себя. – Пусть тогда приходит побыстрее, я не вздрогну. Лишь бы только не трогали моего сына».

Тем, кто доставил известие, она даже не постеснялась заявить: «Послушайте, с тех пор, как наш шехзаде приехал сюда, наш глупый падишах совсем сдался московитской потаскухе, а теперь вот у нее и ублюдок есть». Она знала, что об этих словах непременно доложат Сулейману, но все равно добавила: «Ну ничего, османский трон стоит крепко, выстоит он и перед московитскими ублюдками. Все же отец Мустафы Хана Сулейман, а мать – Махидевран Гюльбахар Хасеки. Однажды справедливость восторжествует, и, когда придет время, Мустафа Хан займет престол».

Гюльбахар казалась уверенной в себе и в своем будущем, но по ночам, когда все стихало, страшные мысли мешали ей заснуть. А вдруг московитская потаскуха решит навредить ее шехзаде и окончательно лишит разума султана Сулеймана? А если ей вообще удастся все проделать у него за спиной?

С того самого дня Гюльбахар не спускала глаз с шехзаде Мустафы. Она сама проверяла, что он ел, пил, все, до чего дотрагивался. Она установила наблюдение за всеми преподавателями Мустафы – за теми, кто учил его читать и писать, ездить на лошади, стрелять из лука. Она все еще верила Сулейману, но уже очень боялась будущего.

Главный сокольничий Ибрагим сообщил султану, что хочет обсудить с ним один важный вопрос. Явившись к нему в шатер, он повел разговор издалека: «Я боюсь, повелитель, что если переступлю границы дозволенного, то не сносить мне головы».

Сулейман догадывался, о каком важном вопросе хочет поговорить Ибрагим из Парги, но сделал вид, что не понимает, и притворно нахмурился:

– Говори, что собирался, Ибрагим. Конечно, если прогневаешь нас, поплатишься головой.

– Я хочу лишь сказать, повелитель, что теперь вы счастливы, ведь у вас теперь два шехзаде.

Падишах удовлетворенно кивнул и сказал:

– Да дарует им Аллах долгих дней!

– И молитвы нас, рабов ваших, только лишь о здоровье и благополучии ваших шехзаде, повелитель!

Сулейман всегда начинал раздражаться и гневаться, когда разговор затягивался. Он любил, чтобы ему говорили прямо то, что собирались сказать, и считал, что обо всем нужно говорить открыто. А если кому-то страшно о чем-либо заикнуться, то тогда надо сидеть молча.

– Ибрагим, – решительно сказал он. – Ты знаешь, мы тебя любим. По сравнению с другими ты пользуешься совершенно особенным положением. Мы считаем тебя нашим другом. Когда считаем нужным, советуемся с тобой, выслушиваем твое мнение. У нас по поводу тебя много разных мыслей. Но ты знаешь, как мы не любим, когда кто-то говорит не прямо, а ходит вокруг да около. Если когда-нибудь тебе придется ответить головой, то знай, что поплатишься именно за это.

Последнюю фразу падишах произнес с улыбкой, но внимательно посмотрел, какое впечатление произвели на Ибрагима его слова. Ибрагим слушал, покорно склонив голову.

– Не затягивай, говори, что хотел сказать.

Ибрагим добивался именно этого.

– Сейчас у вас два шехзаде, повелитель, и вам нужно безотлагательно решить вопрос о престолонаследии.

– Разве мы уже умираем, что ты обеспокоился, кто станет наследником?

Ибрагим не смог понять, шутит падишах или сердится, и от страха еще ниже поклонился.

– Я только лишь делаю предположения, мой султан, – тихо сказал он, – а решение, конечно же, за вами.

Сулейман улыбнулся:

– Не бойся, не бойся. Разве мы напрасно называем тебя своим другом? Неужели ты думаешь, что Сулейман может так легко забыть о своем друге? Я знаю, что ты прав. Один трон, два шехзаде. Это всегда непростая ситуация. Но оба шехзаде еще дети.

– Да, мой султан, именно так. Но…

– Что?

– Ваши воины, повелитель, уже сейчас начали обсуждать, кто же будет наследником.

– Как смеют воины, вместо того чтобы думать о войне, рассуждать о моем престоле?

– Их забота – османское государство.

– И кого же хотят воины видеть на престоле? Говорят ли они об этом?

– Говорят, падишах. Они на стороне того, кто первым увидел свет.

Ибрагим не сумел произнести имя Мустафы, но, впрочем, и так все сказал.

– В самом деле? А ты что думаешь? Кто достоин занять престол? Говори. Но только не затягивай.

– Пусть повелитель помилует меня, но мне кажется, что Гюльбахар Хасеки ни в чем не виновата. Разве любить вас грех? Ведь она раньше подарила сына нашему повелителю. Так что право принадлежит вашему старшему шехзаде. А законы и обычаи на его стороне.

Падишах спокойно выслушал своего друга и советника. Как он умеет дерзко говорить, этот раб из Парги. Султану требовались именно такие люди: молодые, энергичные и откровенные.

– Ты все сказал, Ибрагим?

Тот сложил руки на животе и поклонился.

– Раз так, сейчас послушай внимательно, что я скажу, Ибрагим-ага. Ни ты, ни воины не должны тревожиться. Государство наше, народ наш. Когда наступит время выбрать наследника, мы ни на кого не посмотрим. Сделаем все, как нужно. Однако сейчас еще рано. Нашему старшему сыну не исполнилось и семи. А Мехмеду нет еще и месяца. Судьба маленького ребенка, ты знаешь, в руках всемилостивого Аллаха. Когда наступит время, мы тоже покоримся воле Аллаха и примем верное решение. Сейчас давай забудем об этом, и пусть оба шехзаде спокойно растут.

Сулейман махнул рукой, показывая, что аудиенция закончена. Главный сокольничий, пятясь, уже удалялся, как вдруг падишах что-то вспомнил и позвал: «Ибрагим-ага!»

Ибрагим поднял голову. Падишах, тщательно подбирая слова, произнес: «Братец мой, скажи мне, признайся, какой недостаток ты заметил в Хюррем Хасеки?»

Ибрагим похолодел.

А Сулейман снова махнул рукой, показывая, что не ждет ответа. Ибрагим быстро вышел из шатра. Кажется, он почувствовал даже страх перед султаном, потому что впервые услышал такой резкий и прямой укор. Его рука машинально потянулась к шее. «Все усложняется, – сказал он себе. – Очень усложняется».

XXXVIII

Старый Рим повидал немало черных дней, но тот рождественский день был не похож на прежние. Он был не похож даже на тот день, когда в Сенате убили кинжалом Юлия Цезаря. Джованни ди Лоренцо де Медичи думал, что такое полное страха ожидание висело в воздухе только тогда, когда в ворота Рима стучался Аттила. Когда он с трудом поднимался с колен от алтаря, перед которым молился несколько часов, начал звонить главный колокол. Пришло время. Несмотря на смертную тоску, не отпускавшую его, он должен был приступить к своим обязанностям. Ведь он был папой Львом X, Leo Decimus, главой всего христианского мира. Послушным рабом Иисуса Христа и святого Петра. И именно его ждала толпа, заполнившая площадь перед собором Святого Петра, не обращавшая внимания ни на холод, ни на затяжной ливень, в ожидании благословения.