Книга Мост бриллиантовых грез - Елена Арсеньева

Очень интересно! А что, если обезумевшая от любви Фанничто-то напутала? К тому же она вчера была под таким шофе!..

Вот смешно будет, если Илларионов тут вообще не появится!

Ну и ладно, полюбоваться на такую красотищу тоже не вредно.

Эмма медленно шла между стендами. Около витрин с ювелирнымиукрашениями (сапфиры, изумруды, бриллианты) мелькнули Мамаполина и Бабалена сосвоими девочками. Все (за исключением спящей в «кенгуренке» Анечки) с интересомрассматривали бриллиантовые серьги. Эмма только усмехнулась – глупышки, что вызнаете о бриллиантах, что понимаете в них? Вы и вообразить себе не можете, какэти сверкающие камушки могут перевернуть душу человека, изменить его судьбу, асамого его превратить в безжалостное чудовище! Нет, не осколок кривого зеркалавонзился в глаз глупого мальчика Кая – это был бриллиант, который заставил егоиначе увидеть мир, и тот бриллиант начал властвовать над всеми его поступками ив конце концов даже сердце его сделал холодным, сверкающим, невозмутимым итвердым, как бриллиант. И острым, режущим, как его грани.

Эмма постаралась выкинуть из головы воспоминания об этихженщинах и их малышках. Они отвлекали, раздражали, мешали думать, а сейчаснужно было собраться, собраться… Хорошенько собраться! Быть во всеоружии!

Роскошная выставка. Такие богатства! Мебель, картины,скульптура прошлых веков, достойная музейных экспозиций. Цены… о да! Цены –закачаешься. Да, во Франции не жизнь, а сказка… для богатых любителейантиквариата. Это вам не Россия, разграбленная, разоренная своими и чужимиворами, причем своими-то даже еще безжалостней, чем чужими…

Эмма прошла мимо огромного пустого ресторанного зала,высоченные окна которого выходили на скаковое поле. И снова – стенды, стенды…Роскошные, прекрасные вещи вокруг… Как будто она оказалась во дворце!

Однако народу – раз, два и обчелся. Маловато зрителей дляпубличного скандала, задуманного Фанни! Впрочем, ее дурацкий план всякопохерен, а вот для плана Эммы чем меньше свидетелей, тем лучше.

Так, табличка с номером 406. Стенд выгорожен ломанымчетырехугольником, картины снаружи, картины внутри, из центра выгородкидоносятся мужские голоса, значит, Эмме нужно именно туда…

Она оглянулась – напротив, между стендами со скульптурой,мелькнула стройная фигура в черном. Секьюрити? Или… Что-то знакомое почудилосьЭмме. Или не почудилось?

Она зашла за перегородку.

Та-ак… Напрасно Эмма волновалась, что Фанни все напутала:вот он, Андрей Валентинович Илларионов, собственной персоной. Такой же, какимЭмма запомнила его по той первой встрече в нижнем зале д’Орсе: лощеный,уверенный в себе, источающий невероятную, просто-таки юношескую жизненнуюэнергию, такой же привлекательный. И такой же сексуальный. Забавное ощущение –почему-то Эмме вдруг почудилось, что с той самой первой встречи с Илларионовымона мечтала оказаться с ним в постели… Есть во всем этом, воля ваша, нечто…роковое, нечто шекспировское, не побоимся этого определения!

И немедленно Эмма вспомнила свое лицо, каким оно отражалосьв зеркале над раковиной.

Забыть об этом! И как можно скорей! Что бы там ни плелавчера бедненькая пьяненькая Фанни насчет эдипова комплекса, на такую мымру,какую она сегодня собой представляет, этот плейбой даже не взглянет! Ну иладно. Главное – завоевать его доверие. Любой ценой! А постель… ну, это уж какповезет. И вообще, постель – не главное в жизни.

«Да-а? Ну ты, кажется, стареешь! С каких это пор постельперестала быть для тебя главным?» – ехидно спросил внутренний голос.

«С тех самых!» – зло огрызнулась Эмма и приблизилась еще нашажок к объекту своих изысканий.

Приятный мужчина. Парфюм, правда, не в ее вкусе, но на вкуси цвет, как известно, товарищей нет. А в остальном – просто картинка! Ну,нравились Эмме по-настоящему ухоженные мужики, всю жизнь нравились! Квельветовым джинсам, рубашке, шейному платку и твидовому пиджаку никакихпретензий. На плечах, разумеется, никакого мусора, который нуждается впостоянном применении «Head and shoulders» или простого русского майонеза«Провансаль», который, к слову, является куда более радикальным и действеннымсредством от перхоти, чем все на свете шампуни, вместе взятые. Ни с того ни ссего Эмма представила Илларионова с головой, обмазанной майонезом «Провансаль»и покрытой полиэтиленовым пакетом (ходить так час, потом смыть теплой водой схорошим шампунем; как правило, перхоть исчезает после первого же сеанса, ноесли ситуация запущена, операцию с майонезом следует повторить), и тихокашлянула, чтобы скрыть дурацкий смешок. Ох, не о том она думает!

Рядом с Илларионовым стоял долговязый тощий дяденька смаленькой, гладенько причесанной, лаково блестящей головой на несколько длинноватойшее. Аристократический профиль, холодный взгляд из-под припухших век. Легкаянадменная улыбка. Видимо, это и есть антиквар Доминик Хьюртебрайз. Однако онслишком похож на продавца, во что бы то ни стало желающего продать свой товар.

А картина, перед которой они стояли, наверное, тот самый«старый голландец». Фамилии, правда, нет, только подпись «Le peintre inconnu» –«неизвестный художник». «Hypothйtiquement 1691» означает – «предположительно1691 год». Название «Le dessert». Все ясно и понятно: натюрморт на столовуютему. Тяжелые золотистые занавеси на заднем плане, тяжелая белая скатерть настоле, прозрачное стекло бокалов, на тарелке какие-то красные ягоды, белый рисгоркой, ломти черного хлеба. Вино в кувшине. Не слишком-то изобильный десерт!

Картина Эмме не понравилась. Впрочем, она никогда не считаласебя знатоком, ее восприятие искусства основывалось сугубо на «нра – не нра». Ктому же она не любила натюрморты. То ли дело вот этот чудный, словно светящийсяизнутри, сине-зеленый пейзаж с пряничной деревней на заднем плане, красивымкорабликом на воде и яркими фигурками пейзан! Cristoffel van den Berghe (actifа Middelbourg entre 1617 et 1642), «Animation au passage du bac». Кристофельван ден Берг (создано в Миддельбурге между 1617 и 1642 годом), «Оживление передприходом парома». Название какое-то тяжелое, а картина – чудо! Чем Кристофельван ден Берг не «старый голландец»? Почему Илларионов уперся в этотневыразительный «Le dessert»?

– Прошу прощения, мсье, – раздался в это время голос долговязогоХьюртебрайза, – видимо, произошло какое-то недоразумение.

– Думаю, да, – ответил Илларионов. По-французски он говорилне слишком бойко, но это придавало его словам вескость и основательность. –Недоразумение это состояло в том, что вы считали меня этаким сибирскимваленком, не способным отличить французскую школу от голландской.

– Пардон? – растерянно спросил Хьюртебрайз.