Книга Работорговцы.Черный пролетарий - Юрий Гаврюченков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тишше, товарищщщ…
«Какие большие зубы», — оторопел Эннио Блерио, а потом механический портал в ад стал ему не нужен.
в которой Драматический театр зажигает по полной, а шлюхи совсем не то, чем они кажутся
Ехал на дембель сержант удалой.
Пойман в степи был шальной джигурдой.
Мочится, мечется, метит убечь,
Злую вонючку в тюрягу упечь.
Под окнами отирался шарманщик с ручной белкой на плече. Зазывал прохожих узнать судьбу по карточкам, которые ловко вытаскивала из ящика белка.
Где эта улица, где этот дом?
Где эта падаль, сучьё и долдон?
Крутится пёрышко в пальцах моих.
Пику уродец получит под дых.
Щавель стоял у окна ротной канцелярии, сцепив за спиной пальцы. Взирал на уличную движуху. Всяк мужик торопился по своим делам, и только оперативнику из особой сыщицкой группы не находилось применения. Отец Мавродий не объявлялся и никак не давал о себе знать.
«К ночи активизируется?» — гадал старый лучник.
Не ведая мотивов матёрого священника-детектива и не решаясь беспокоить занятого человека, командир дисциплинированно ждал.
Шарманщик всё крутил и крутил ручку.
— Подходи, солдатик, узнай будущность, — зазывал он, отираясь у хлебного места.
С крыльца спустился Михан. Развернул плечи, расправил большими пальцами под ремнём рубаху, потопал в увольнение. Свысока глянул на шарманщика и устремился к центру в поисках развлечений. Чуть погодя на крыльце появился Жёлудь. Постоял, осматриваясь и принюхиваясь, быстро сбежал по ступенькам и широкими шагами понёсся к центру, проигнорировав гадальщика. Старый лучник отпустил сына до утра. В группу он не входил, и надобности в нём не было.
На крыльце показался Филипп. Поводил жалом из стороны в сторону. Степенно сошёл на мостовую. Подвалил к шарманщику, небрежно о чём-то перетёр. Явно не о гадании. «Какой же он высокий», — подумал Щавель. Бард отвалил и направился всё в том же направлении, к центру Мурома.
«Мёдом там намазано?» — предположил старый лучник. Шарманщик снова завёл унылую бодягу.
И хотя вечерело, старый пройдоха не сворачивал лавочку. Гонял мелодию, хрипло распевал затасканные шлягеры, будто не сумел насшибать на корм белке.
У шарманщика день и впрямь не задался. Объяснялся с городовым как свидетель убийства мальчика. Потом ждал допроса, пристёгнутый наручниками к перилам. Затем давал показания следователю, после за него взялся высокий полицейский чин, который вытряс всю душу. Весь день ушёл коту под хвост, на пользу государству. Выжатый как лимон шарманщик постарался унести ноги куда подальше, пока снова не нахватили и не заставили повторять свидетельские показания по новой.
Из-за угла, клацая подковками, вышел городовой.
— Вали отсюда, распелся, — погнал он шарманщика, для бодрячки взмахивая драчной палкой. — Запрещается петь. Нынче объявлен траур по случаю смерти генерал-губернатора.
* * *
«Можно поиск отменять, — Ерофей Пандорин осторожно переступал, стараясь не замарать начищенные сапоги в замасленной мастерской. — Надо в Инфоцентр нарочного отправить, чтобы не гоняли машины попусту. Ловкачи, проклятые. С химиком опередили, теперь и с инженером разобрались. Сколь быстро же свинья терроризма пожирает своих непутёвых детей».
Начальник муромского сыска ставил под сомнение версию причастности к делу китайской диаспоры. Опрос свидетелей по улице Стахановской показал, что стрелявший был рослым молодым человеком пролетарской наружности, по приметам здорово похожий на Павла Вагина. После задержания небезызвестной в прошлом Тоньки-Пулемётчицы начальник сыска обратил пристальное внимание на их семейку.
Однако к отверженному мастеру на все руки наведался отнюдь не чёрный пролетарий с револьвером.
«Вампир! — мурашки пробегали по снине, стоило взглянуть на возившихся с телом криминалистов. — Когда он к нам забрёл? Заговорщики ли наняли киллера из Проклятой Руси или он сам заговорщик?»
Изуродованный труп Эннио Блерио полностью исключал китайский след. Ходи ненавидели кровососов и, в случае появления признаков упыря, не успокаивались, пока не находили и не уничтожали нечисть. Рациональная нетерпимость ко всему нарушающему спокойное течение жизни было основой китайских заположняков.
— В бумагах может быть наводка, — сказал Пандорин старшему оперу. — Инженер наверняка делал заметки.
Бумаг нашлось изрядно. Наброски, схемы, чертежи с многочисленными пометками, книги по механике с записями на полях. Под кроватью отыскался дорожный сундук, в котором хранились заграничной выделки молескины, испещрённые датированными записями, правда, старыми. Инженер привык упорядочивать мысли при помощи бумаги и карандаша. Там вполне могло отыскаться что-нибудь и про вампира, а то и дать ключ к разгадке заговора. Мешало одно но. Записи были на итальянском. Оставалось найти переводчика и дать ему время на изучение наследия Блерио. Ни того, ни другого у Пандорина не было.
* * *
На Театральную площадь Филипп выехал как благородный, в экипаже. Не пристало марать ноги перед главным входом в храм искусства, а бард явился примкнуть к прекрасному. Пора было остепениться и прикинуться своим в кругу творческой интеллигенции. Чтобы врасти в шкуру, её следовало накинуть на себя, и Филипп не придумал ничего лучше, как посетить театр в качестве зрителя. Ведь автор пьесы тоже смотрит премьеру из зала, стремясь оценить постановку глазами публики, а только потом пробирается за кулисы, где выпивает для храбрости с режиссёром и выходит на зов восторженных зрителей под бурные аплодисменты. Так, во всяком случае, рассказывали детективы и любовные романы о театральной жизни, которых Филипп прочёл немало.
Сойдя на пустой площади напротив входа, бард вальяжно направился к кассам. Расчёт оправдался. По случаю понедельника или ввиду траура, места отыскались практически любые. Чухонский режиссёр Тойво Похоронен привёз комедию из шведской жизни «Свенссон женится». И хотя субботний выпуск «Вестника Великого Мурома», который Филипп нашёл на скамейке в городском саду, сообщал, что спектакля вызвала скандал в Стокгольме и была запрещена к показу в театрах Шведского королевства, охотников на неё отыскалось с трудом даже после снижения цен на билеты. Этот фактор и стал решающим для барда, у которого в карманах гулял ветер. «Почему шведы и чухонцы всё добро на Русь везут? — вопрошал в заметке критик и тут же отвечал: — Они такое не хавают — значит, нам».
По привычке нищеброда находить во всём плохом утешительную толику хорошего, Филипп грелся мыслью, что за малую сумму не токмо войдёт в храм Мельпомены и накинет шкуру театрала, но, вдобавок, приобщится к экзотической скандинавской культуре в редкостном её проявлении — в формате скандальной пьесы. Мало кто увидит её, будет чем похвастаться перед теми, кому запрещённой комедии не досталось.
