Книга Три дня в Сирии - Михель Гавен

— Значит, не продержалась бы. Это уже мое дело, — спокойно ответила Джин.

Борис отвернулся и, открыв окно, закурил сигарету. Ворот шелковой рубашки распахнулся на груди. Джин увидела несколько глубоких, но заживших шрамов.

— Чечня, — вздохнул мужчина, заметив ее взгляд. — Был там. Трижды. Со специальной группой. Думал, война поможет развеяться, но вышло только еще хуже. Хаттаб, подонок, обложил со своими бандитами наших пацанов на перевале, а среди них все призывники, по восемнадцать-девятнадцать лет, желторотые, и лейтенанты над ними, недавно вышедшие из училища. У нас все так. У тех наемники, обученные, до зубов вооруженные, а у нас, почти как в сорок первом, мальчишки с одной винтовкой на двоих. Зажали противников в клещи, всех могли перемолотить, а командование — ни гу-гу. Кто-то где-то движется на помощь, но когда придет — неизвестно. Топлива нет для машин, не заправились, — он криво усмехнулся. — Будто перепутали войну с прогулкой. Мы ближе всех находились и сами приняли решение. Сделали прорыв, выводили пацанов под адским огнем, наших тоже покрошили, уже не начинающих, а профессионалов. На подготовку каждого немало затратили. Мне вот тоже осколком попало. Я в госпитале валялся. Потом чуть голову не снесли. Говорят, зачем ты таких тертых мужиков каких-то пацанов послал выручать. Правда, вроде опомнились, и Героя повесили, — закончил Логинов.

— Героя России? — удивленно спросила Джин.

— Да, не ожидала? Думала, по тылам отсиживаюсь, за папочкин счет звания получаю? — посмотрел он на нее пристально.

— С чего вы взяли? Я про вашего папочку вообще ничего не знаю, — с кажущимся равнодушием произнесла молодая женщина.

— Он мне не отец. Точнее, не родной отец, а приемный, — неожиданно сказал Борис.

«Ах, вот как. Становится интересно», — подумала Джин.

— Маслов я на самом деле, Борис Иванович, — произнес Логинов, стряхивая пепел с сигареты.

«Понятно, загадочная русская душа», — отметила про себя молодая женщина.

— Я из московских дворов, хулиган, двоечник. Ничего у меня не было еврейского, знаешь, скрипочка, фортепиано. Отец у меня мастером на ЗиЛе работал. Пил, конечно, — покачал головой Борис. — Спился. Умер от белой горячки. Мать врачом в самой обычной больнице работала. Намучилась с отцом, от ларьков оттаскивая, а до меня руки не доходили. Я уж в школу ходил, когда генерал Логинов в нашей жизни появился. Он-то еврей, наполовину еврей, по матери. Отец его не признал и, кстати, уехал в Израиль. Поэтому приемный отец так и ненавидит Израиль, психологически не забыл обиду. У него вообще такой характер. Логинов обиды, даже малейшие, никогда не забывает и обязательно мстит. Познакомились они с матерью в той самой больнице, где она работала. Туда жену Логинова, Раду Моисеевну, беременную, привезли. Схватки неожиданно начались, она как раз от подруги возвращалась, и пришлось привезти ее не в кремлевскую больницу, а в самую обыкновенную, которая ближе находилась. Там Рада Моисеевна и умерла. Сильное кровотечение, никак остановить не могли. Ребенок пожил три дня и тоже умер из-за легочной недостаточности, сам дышать не мог. Безнадежный случай. Вот Логинов погоревал с полгода, а потом начал к матери наведываться. Видимо, запомнил ее, приметил в свое время. Отец-то уж умер к тому времени. Так мы с ней из московской коммуналки в хоромы на Котельнической перебрались. Ни о каком рабочем Маслове, само собой, и речи не могло быть. Логинов меня усыновил и даже отчество свое дал. Мать, кстати, недолго с ним прожила и быстро умерла от рака. Общих детей у них не было. Он долго был один. Меня не бросил, считал родным, ничего плохого про Логинова сказать не могу. Отправил служить в десантную дивизию, потом училище, потом Высшая школа, потом институт Андропова. Провел по всем ступеням, помогая мне занять достойное место в жизни. Логинов недавно опять на докторше-кардиологе женился, из кремлевской больницы. Правда, теперь уже не по любви, а по необходимости. Старый, восемьдесят пять лет, одному трудно, да и за здоровьем следить надо. Я не возражал, я только за. Она неплохая женщина, мы с ней дружим, а старик под присмотром. Мне спокойнее. Меня он не оставляет заботами, и я ему благодарен. Кстати, он-то выступал против моей поездки в Чечню. Это уж моя личная инициатива. После случая на перевале я еще в двух командировках там был. Разные задания выполняли, но никогда не забуду тех событий. Главной своей заслугой считаю помощь в спасении пацанов. Всех, даже раненых, не бросили, на себе несли. Все живы остались. Один только умер, но не по нашей, а по врачебной вине. Не нашлось таких, как ты, — он тепло взглянул на Джин. — Видно, всех способных на периферию отправляли, например, как тебя в Молдавию, а в Москве только блатные задерживались. Проглядели, уроды. Закупорку ему устроили, а тромб в сердце попал. После Нового года и по пьяни, с косых глаз. Я чуть не перестрелял эти рожи, а им-то что? Умер и умер, они такое по десять раз на дню видят. Мать приезжала забирать его тело, из Тулы. Молодая еще, твоего возраста. Сама одиночка, муж неизвестно где, единственный ребенок. Вся прозрачная от горя, а чего попишешь? Так она и сама знает, всем им пофиг, будет жив ребенок или нет. Им даже пофиг, будут ли живы их собственные дети. Наркоманы, — подавленно произнес Борис и с силой затушил сигарету в пепельнице. — Я с Майей на них насмотрелся. Большинство — натуральные дети, брошенные, никому не нужные, родители даже не пытаются за них бороться, а просто выгоняют из дома. Замок меняют и до свидания, другая жизнь. Общество не просто равнодушно к таким людям, а настроено сильно против. Вытесняют на обочину, там и дохни. Подобные дела в Чечне творятся. Ранили, считай, ты труп, никто с тобой возиться не будет. Если только собственное здоровье выведет в нормальное русло. На него вся надежда, не на докторов. Так как, не поедешь со мной? — тихо произнес мужчина. У него на лбу поблескивали капельки пота. — Я снял номер в Даре. В Зейтум тебя отвезти не могу. Туда нельзя, закрытая зона.

«Я так и догадалась», — подумала Джин.

— Не поеду, Борис, — твердо ответила она. — Я так не могу, простите. Не по причине отвращения к вам. Я хотела сказать, — Джин сделала паузу, размышляя, стоит ли говорить, но все-таки решилась: — Та женщина, румынка, о которой вы говорили мне, не умерла. Мустафа обманул всех. И генерала Шауката, и брата президента Махера, и вас, как я понимаю. Генерал Шаукат приказал Мустафе вызвать к ней врача и отправить в больницу, но хозяин заведения не стал тратиться, предпочел просто выбросить женщину в горы. Дескать, и так помрет. Другие девушки, подруги румынки, спасли ее, а потом попросили меня лечить несчастную. Она находится здесь, в резиденции госпожи аль-Асад, — продолжила Джин, взглянув на Бориса. Он внимательно слушал, брови слегка приподнялись. — Это и есть тот тяжелый больной, за которым я сейчас ухаживаю. Она определенно выживет, — уверенно сказала молодая женщина. — Я подумала, наверное, неправильно от вас скрывать такой факт.

— Она выжила? Ты вылечила ее? Грех с меня сняла? — бормотал Логинов, придвинувшись к Джин. Скулы на лице мужчины напряглись.

— Громко сказано. Я просто сделала все возможное, — слегка смущенно произнесла его собеседница.