Книга Фата-моргана - Евгений Шкловский

Что-то происходит с диктофоном. Вдруг писк, треск, шум… Пленка рвется. Батарейки садятся. Явно что-то не то, причем именно здесь, в этом доме, больше нигде. Мистика не мистика, но что-то неприятное…

Все они говорят примерно одно и то же, словно слеплены по одному лекалу, – так их время отформовало. Быт заедает, конечно, но ведь и усталость от всей этой кутерьмы, от постоянных скитаний, без крыши, невозможно жить в постоянном напряжении. Сколько семей распалось именно из-за безбытности. Год-другой-третий, куда ни шло, но десятилетиями… Легче совершить один раз героический поступок, нежели превращать в него целую жизнь.

Серебристый чайник пыхтит на плите, простая чашка с незамысловатым рисунком (плывущий по волнам парусник). Как бы давний разговор.

У этой Розы Сергеевны (Наталья Фатеева) почти никого, только племянник, с которым она не хочет знаться именно из-за идейных разногласий, да еще младшей двоюродной сестры, которая наведывается раз в неделю, хотя самой под семьдесят. Мужа давно нет в живых, после реабилитации долго не протянул, дочь тоже умерла… А у нее ясный, спокойный, хотя и упертый ум – ни пяди ни сдала из того, что воодушевляло с тех давних, канувших в небытие времен, оставив ее и ей подобных, как оставляет выкаченные на берег валуны утихший шторм.

Даже если дед Коновницына (Дмитрий Певцов) был тоже из этих, из главных творцов истории – что с того? Бабку он взял не где-нибудь, а в Аргентине, где некоторое время жил после бегства с каторги. Он и ее соблазнил революцией, привез в Россию вместе с грудным младенцем, едва грянула Февральская… Только какое это имело отношение?.. Единственное, что связывало лично с этим домом, так это тир в кинотеатре «Ударник», где он любил стрелять перед сеансом какого-нибудь фильма. Запасался купленными заранее в охотничьем магазине пульками и делал в два раза больше выстрелов, чем было оплачено. Именно здесь он так навострился, что выбил на школьных соревнованиях 98 из 100 и получил значок «Меткий стрелок».

Вид на Кремль (а теперь и на восставший из нетей Храм Христа Спасителя, проект Юрия Лужкова), тайные подземные коммуникации, ведущие туда, древние, но еще вполне бодрые старухи, многое способные поведать о временах своей бурной молодости, – дом этот можно рассматривать как некое символическое пространство. И все-все, от уныло-мрачной конструктивистской архитектуры до тщательно промытых морщинок на лицах старух, когда-то, может, таких же ослепительных красавиц, как его аргентинская бабка, принесшая свою красоту на алтарь революции, – все свидетельствует о некоем новом антропологическом типе, который зарождался в муках именно в те годы и именно в здешних огромных гулких комнатах и темных коридорах.

Жаль, не довелось ему поговорить с дедом, который, хоть и не жил в этом доме, но наверняка мог бы что-нибудь приоткрыть в джунглях человеческой души. Аргентинская бабка этого, увы, не могла, потому что абсолютно верила деду, а когда тот умер, хлебнув свое в лагерях, она после инсульта просто перестала говорить и домолчала до последнего своего часа.

2

Еще один персонаж (некто), имени которого никто не помнит. А раз нет имени значит и помнить некого. Может, и не было его вовсе, а все только примстилось в горячечном бреду. Не помнить – лучшее возмездие. Как вы, простите, сказали… А кто это? Нет, никогда не слышал. Нет, правда. Шутите? Повторите еще раз…

Между тем Он (имени нет, запамятовал – то ли Мустафа, то ли Хун Ли Юй, то ли Роберт де Ниро) уже не помнит, сколько ему. Да и какая разница? Дни, недели, годы – одна сплошная ночь, несмотря на тусклое освещение от автономного генератора. Наверно, и поярче можно бы, но в этом нет необходимости. Ему достаточно, тем более что почти перестал читать – глаза слезятся, почти ничего не видят. Очки же раздражают, оступившись однажды, уронил их на пол, одно стеклышко разбилось. Раньше почти никогда не надевал очки, взгляд должен быть как у горного орла, а не сморчка интеллигента. Правда, круглые проволочные очочки старого приятеля вовсе не делали из того интеллигента, напротив, обратное как раз впечатление – поблескивание стекол, из-под которых змеино покалывали маленькие темные глазки, просто парализовали людей. Он сам иногда чувствовал.

Ох уж этот старый приятель! Вроде и верный служака, а ведь себе на уме, как все людишки, тоже мнил слишком много, тоже рвался в сверхчеловеки, хотя держался скромненько, всячески подчеркивал свою зависимость. Но это только при нем, а в своем ведомстве и вообще много себе позволял. Слишком много. Конечно, обо всем было известно, да пока не было нужды его укорачивать – пускай побалуется-потешится, особливо с бабами (плешивый, скользкий, холодный, змея, а не человек – как его только выносили), самое удивительное, что жена терпела, даже зная про его фокусы, ей не просто намекали, а даже предоставляли доказательства, письмишки подкидывали анонимные, с фотографиями. Впрочем, старый приятель, проницательный, знал, кто подкидывает, а Он знал, что тот знает. Супруга же не просто терпела – из страха, а вроде как любила, женское сердце – загадка. Такое над ними, бывает, вытворяешь, а они все терпят и даже еще больше прикипают, еще больше боготворят. Вот старый приятель и компенсировал тайную неудовлетворенную страсть к власти – тащил кого ни попадя, хоть шлюху, хоть благоверную какого-нибудь соратника. Сколькие сгорели из-за этой его безудержности. А все почему? А потому что власть – не над душой, так хоть над телом.

Собственно, и народ – как женщина, особенно русский, если с ним строго и самовластно, то он еще больше тебя любит, что бы ты себе ни позволял. Любовь и страх, любовь и страдание – все связано. Старый приятель этим и пользовался. Восприимчивый, на лету ловил. Только не помогло ему, рожденный ползать – летать не может, как сказал пролетарский писатель Горький (банальные людишки – что за жалкие псевдонимы: Бедный, Горький, Скиталец, Безыменский, Голодный!). Только и силен был Его силой и Его прозорливостью, а так близорукий и тоже жалкий (а был бы не жалкий – вряд ли бы удержался, они все жалкие)… Мымрики. Жуков, победитель, был не жалкий, много солдатской кровушки пролил, но победу добыл, так и опять же – Его (Мустафы) заслуга. А кто усомнился, того уже нет (лучший способ борьбы с сомнениями). Потому что главное – не личный успех, а дело, которому служишь. Дело же и Он (Мустафа) – едины. Об этом много написано.

Всех пережил, даже этого прохиндея, как его, память сбоит, раньше никогда не забывал, который в долголетии обошел-таки всех. Жили – словно и здесь соперничали, как в Политбюро: кто дольше протянет… А старый приятель не ту карту вынул. Лысенький его объегорил, а потом и всю команду. Да ведь и что те без Него? Нули без палочки. Масштаб не тот. Масштаб обязательно должен быть – иначе не поймут. В этой стране только так. Ну и, конечно, еще кое-что, без чего и масштаб не проходит. Как они сейчас говорят, херизма… Шибко умные стали.

Лысенький больше всех, между прочим, волновался, правда ли… Чувствовала лиса, что дело не чисто, не верил, что Он может так просто сгинуть, как обыкновенный человечишко, – инсульт, инфаркт… Смешно! Все кто занимался Его второй жизнью, тех тоже нет, следов нет. Мавзолей, внос-вынос, это с мумией Старика пусть балуются. Столько мозгов в стране – неужто не воспользоваться? Атомную бомбу создали – создали, не пожалели средств, так что же – бессмертия не могли?