Книга Астарта 2. Суд Проклятых - Марк Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Схватив урчащую от удовольствия тряпку, он начал вытирать стену, помогая уборщикам.
– И вот, пока мы в этом уютненьком кармашке продолжаем делать вид, что всё нормально, нас снова используют. Где-то в прошлом наши Светлые, чтоб им пусто было, друзья, затеяли очередное изменение реальности… – Морган на секунду задумался, прокручивая в голове разные варианты, но так и не смог объяснить, собственно, за коим чёртом им это понадобилось. – Непонятно зачем, но ладно. В итоге, мы имеем рассыпающуюся по кусочкам от недосыпа, недотраха и мозгосношения команду «Астарты», непонятную хрень в прошлом, и чёткое ощущение обмана. А чувство, что тебя обманули, обычно свидетельствует, что тебя действительно крупно перекинули через детородный орган, как говаривал старина Кацман…
Рик оперся на стену, елозя пульсирующей тряпкой по панели, и тихо проговорил:
– Творец Единый, клянусь Бездной, как бы я хотел пощупать шею этого многонеуважаемого господина Директора… Пощупать, сжать и услышать хруст позвонков, – капитан расслабил непроизвольно сжавшиеся пальцы, чтобы бедное квазиживотное тряпочной породы перестало верещать от боли, и нехорошо улыбнулся. – Да. Пожалуй, это очень хорошее решение. Надрать задницу Светлым. И светись оно конём!
Я шел среди миров, как путник меж дорог,
Путей, времен и дней не выбирая —
Кто знал, что мертв уже вселенский бог,
И выброшены в прах ключи от рая?
– Что бьётся в памяти пустой, такой простой, былой, такой бывалой? Вся жизнь, вся смерть – и это уж, поверь, немало для тех, кто верит в путь святой, до самого финала… Винтом завивши дым, во тьму летят обрывки тёмных, верных мне лишь мыслей, и с каждым новым днём, огнём, сжигающим все внутренние числа, Я – верую. Но в то, что обречён скитаться здесь, в осколках льда и чести, как странник странный из земных легенд, бессмертие вкусив из глупой старой мести. Без отдыха, без сна…
– Стоит сосна, и ждёт, когда придёт весна, блин, – Макс с трудом поднялся на ноги, с натугой напрягая болящие мышцы и скрипя суставами. То ли от сырости, то ли ещё от чего, но связки воспалились, и простые движения причиняли тягучую боль. Хотя, какая, к чёрту, сырость в этом месте, среди звёзд и океанов их света? – Сегодня ты особенно речист и поэтичен, не находишь?
Фигура в чёрно-белом одеянии, украшенном эксцентричными воланами и буфами, склонила, соглашаясь, странную маску из белого фарфора, украшенную пыльно-жёлтыми перьями и длинным острым носом-клювом, почти упёршимся в расшитую перламутром и тусклым серебром кружевную грудь, и продолжила вещать:
– Внемли же мне, о, узник звёзд и моря, чей вечный и необоримый зов пронзает вечность, и, с богами споря, несёт покой тем, кому мил раздор… Внемли, и не неси хулу понеже, доколе я не соизволю тебя о том просить.
– Как же ты меня задолбал… – прошептал Макс, устало понурив голову, и рассматривая грубые доски плота, отполированные до блеска… «Сколько таких, как я, здесь лежали, смотря в небеса, и медленно сгнивая душой? Сколько из них потом вернулось в тела? И сколько упокоилось в воде, которая совсем не вода…» – Слушай, Посланник, или кто ты там, в прошлые разы ты говорил более внятно. Шекспира я читал ещё в школе, и, поверь, он писал гораздо лучше!
Телль плюнул в бесконечные волны, и распрямил спину. Пронизывающая боль отдалась в голову и медленно стекла вниз по позвоночнику.
– Я знать не знаю, кто таков Шекспир, и говорю лишь то, что наполняет мой жертвенный сосуд, слова и смыслы проливающий словами… Ведь я сейчас – актёр, я – маска на лице у Тьмы и Света, я – падающий вниз топор, и гильотина, губящая лето. Я вырос на песках стеклянных дюн, среди пылающих печей Мурано, и жил всегда, как нож, остёр – на всех подмостках, временах и странах. – Посланник взмахнул рукавами, как птица – крыльями, и поправил сползающую набок маску. Тяжёлым неприятным блеском отозвались хрустальные линзы в её глазах, вбирая, как казалось Максу, свет и тени, – Венеция течёт в крови моей, веками обращённой в ихор пыльный. Весь мир – театр. И я в нём режиссёр, актёр и.. ветер из степи ковыльной.
– Ты путаник и пустобрёх! – Макс взмахнул руками, словно отгоняя прочь висевшего в воздухе Актёра, – И маска твоя потрескалась, и скоро лопнет, блестя стеклом на зеркала изломах!… О, дьявол, этот ритм заразен…
Венецианец издал глухой звук, отдалённо похожий на смех. Так могли бы смеяться чёрные дыры, если бы, конечно, нашёлся бы смельчак, или глупец, способный их расслышать среди межзвёздного шума…
– Тебе, мой драгоценный гость, судьбу готовлю я иную – исчезнуть, растворяясь средь звёзд, взорвав Вселенную-другую, и, погрязая в пустоте, оставить память, свет и веру… В пустых прогулках по воде, подобно одному фигляру из Иудеи, ты обречён окончить век, звеном цепи единой став, идеей…
Телль, позабыв про боль, спрыгнул с плота. Вода, которая водой не была, и никогда не станет, упруго прогнулась под весом его души – тело бы наверняка растворилось в этой квинтэссенции вероятностей, но кто же в такие места ходит со своим телом?
– Гулять по воде? Да запросто! – Макс притопнул, словно лишний раз проверяя, выдержит ли его натянувшаяся поверхность звёздного океана. Потом подпрыгнул. «Выдержала…» – Только мне до сына плотника, как тушканчику – до звёздного крейсера. Калибр не тот…
Он медленно вернулся на утлый плот, привычно принял позу лотоса, и уставился вдаль, где вздымались вверх фонтаны огромных летающих китов.
– Поверь, твой разум – не преграда для сил иных, растущих, стройных, из семени души вверх рвущихся… Достойны награды сей немногие лишь люди, чей вид недавно только взор свой обратил на звёзды. Ты рано отказал мне, поверь, решись – ещё не слишком поздно, мой гость. Мой пленник! – маска опасливо качнулась вперёд-назад, словно кивая, подталкивая к выбору, после которого наличие или отсутствие тела, боли, времени и жизни станут просто не важны и не нужны. – Я долго строил этот мост, от серой пыли осознанья – до света дальних ждущих звёзд, ни разу не познав желанья – но ты, последнее звено, не хочешь рассыпаться прахом, и заражаешь мой мир страхом… Страхом вкусить покой… Покой.
Телль вздохнул, и продолжил разглядывать причудливые рисунки созвездий, которые вырастали из китовьих фонтанов, сплетаясь и разлетаясь капельками влаги. Сказать ему было нечего – истории из прошлого великой расы, породившей его тюремщика, и угасшей где-то там, за горизонтом событий и эонов, не так давно сменились соблазнами и угрозами. «Особенно пикантно, ёж твою бороду, – думал Макс, мысленно положив на Актёра большой ржавый болт, – что я из этих выспренних и витиеватых кружев словес не понимаю и трети… Что за угроза, если ты её не понимаешь? Какова ценность соблазна, который тебя не задевает вообще нигде – ни в душе, ни в, гомо тебя сапиенс, разуме?»
Одно ему было ясно точно: фигляр в дурацкой маске должен был занять его тело, предназначенное специально под его визит, но что-то пошло не так, и теперь ему требовалась помощь Макса, его души, чтобы оказаться внутри его же плоти.
