Книга Злой город - Дмитрий Силлов

Два самых родных для нее человека лежали рядом среди других, сложив руки на груди.

Вдова, едва держась, чтоб не зарыдать, подошла к их изголовью, погладила лица, поцеловала холодные лбы мертвецов и крепко связала веревками перекрещенные руки.

Люди молча стояли вокруг, не в силах сдвинуться с места.

– Чего встали? – вскричала вдова. – Почитай, ночь уж на дворе. Собирайте и несите героев на стены – там их место!

Молодая девушка отделилась от толпы и, рыдая в голос, связала веревкой руки своего мертвого брата. Следом за ней шагнула к сыну дряхлая старуха. Дружинники, повинуясь приказу воеводы, вынесли из детинца ворох старых тегиляев и положили рядом с забором. Один за другим люди подходили к своим родным, надевали на них покореженные в давних битвах доспехи и связывали руки, собирая павших воинов в последний бой.

– Видит Господь, порой вдовье слово страшнее меча али стрелы, – прошептал воевода, глядя на великий подвиг родственников погибших, принявших за них страшное решение.

Отец Серафим стоял поодаль, глядя на совершаемое людьми. Губы его беззвучно шептали вечные слова Книги пророка Исайи:

– Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела! Воспряните и торжествуйте, поверженные в прахе: ибо роса Твоя – роса растений, и земля извергнет мертвецов…

Внезапно видение открылось отцу Серафиму – в сгущающихся сумерках над толпой возникло сияние и вознеслось над людьми, над крышами домов, над стенами крепости все выше и выше, разгоняя тьму, к немому черному небу.

Дрожащая рука священника поднялась и перекрестила живых и мертвых, идущих на святую битву. Его губы продолжали шептать:

– …ибо вот, Господь выходит из жилища Своего наказать обитателей земли за их беззаконие, и земля откроет поглощенную ею кровь и уже не скроет убитых своих…

* * *

В горнице было жарко натоплено. Князь вошел и поморщился – то ли от жара, то ли от вида сидящего за длинным столом толстого старика с отвисшими щеками, опирающегося на длинный посох с т-образным навершием – символом боярской республики. Несмотря на жару, старик был одет в долгополый бобровый кожух, обшитый по краям золотой византийской материей и украшенный разноцветными каменьями. Голову старца венчала высокая, тяжелая шапка-столбунец, опушенная нежным мехом, взятым с соболиного горла. От веса шапки голова старика постоянно клонилась книзу, отчего казалось, будто он вот-вот уснет. Однако колючий взгляд рысьих глаз, сверкающий из-под золотистой опушки столбунца, был далеко не сонным.

– Пошто не спится, Степан Твердиславович? – спросил юный князь, скидывая на лавку корзно и перевязь с мечом.

– Да вот все мыслю, как бы главного не проспать, – проскрипел старик. Его глаза ощупывали фигуру вошедшего вслед за князем Тимохи, словно пытались отыскать в ней какой-то изъян. – Это и есть вестник?

– Уже доложили? – вздохнул князь, опускаясь на дубовый стул с высокой резной спинкой, стоящий во главе стола. – Шустры золотопоясные мужи, когда ненадобно.

– А так уж ненадобно ли?

Князь криво усмехнулся.

– Ко мне гонец прибыл. Кому до того дело, кроме меня?

Старик прищурился.

– До всего, что в граде и в его пределах происходит, есть дело Совету Господ. А значит, и мне.

Внезапно Александр резко подался вперед. Тяжелые кулаки грохнули об стол. Только сейчас Тимоха заметил, насколько круты были плечи молодого князя, внезапно вздыбившиеся под кольчугой двумя округлыми шарами.

– А до Святой Руси есть дело Совету Господ? Ответь-ка, посадник?

Показалось Тимохе, что на мгновение смешался старик. Рыскнули в сторону колючие глаза, мазнули по укоризненному лику Спаса на иконе в углу, но, наткнувшись на посох, вновь обрели хищную хватку. Толстые пальцы шевельнулись и крепче обняли потемневшее от времени дерево, словно обрюзгший водяной подпитался силой от своей коряги.

– Моя забота, чтоб в Новгороде благоденствие и благолепие пребывало, на то меня вече избрало, – заворчал посадник. – За всю Русь не в силах я быть в ответе, на то в других городах свои бояре да князья имеются. А ты, Александр Ярославич, говори да не заговаривайся! Как тебя народная воля на княжение посадила, так и обратно ссадить может!

– Уж не ты ли той волей заправляешь? – хмыкнул князь.

Глаза посадника метали молнии. С силой стукнув посохом об пол, старик тяжело поднялся с лавки и направился к двери. Длинные полы бобрового кожуха волочились по полу, словно крылья подбитой камнем летучей мыши.

Князь опустил голову, закрыл глаза, словно творя про себя короткую молитву. Посадник медленно протянул руку к двери, словно ожидая чего-то.

– Ладно, Степан Твердиславович, не лаяться я сюда пришел, – с видимым усилием произнес Александр. – То, что утаили от меня беду, которая на Руси ныне творится, за то вы с тысяцким да старостами перед Богом ответ держать будете. Ныне же… ныне прошу…

Видно было, что последнее слово далось князю особенно трудно.

– …прикажи тысяцкому снарядить ополчение новгородское. Не за себя прошу – за людей русских. Град Козельск супротив Орды стоит, помощи просит.

– Да ну!

Посадник резко обернулся, будто только что не брел еле-еле к двери, преодолевая старческую немочь.

– А на другом конце света никому боле помочь не надобно?

– Значит, не поможешь, – ровно произнес князь.

– Да ты в своем уме, Ярославич?! – возопил посадник. Тяжелая шапка съехала набок, седые космы выбились из-под собольей опушки, но старику сейчас было не до шапки. – Ты моли Господа за то, что Орда чуток до Новгорода не дошла, назад повернула! А кабы дошла? От кого б мы тогда помощи дождались?

– Вот так каждый думает, за стенами своих городов затворившись! – резко бросил князь. На его лице проступили красные пятна. – Оттого и жжет Орда наши города беспрепятственно!

– А ты сходи на подмогу тому Козельску, рассорься с Ордой! – продолжал бесноваться посадник. Бульканье в его горле сейчас напоминало клокотание варева в закипевшем чугунке. – Глядишь, Батыйка по твоей милости и Новгород сожжет до кучи с остальными!

Александр расслабленно откинулся на спинку стула, губы дернулись в короткой усмешке.

– Хватило б мочи – и без того сжег бы. Да только, как я понял, главный удар на себя Торжок принял, а дойти до Новгорода Орде уже сил не хватило, побоялись не совладать. Но сейчас ты хорошее дело предложил, посадник. Схожу я, пожалуй. Пусть с малой дружиной, со своими, переяславскими – а схожу. Глядишь, хоть тем искуплю нашу вину великую – и за Торжок-град, которому вы в помощи отказали, и за всю остальную Русь, которая от нас не увидала примера воинской доблести, чтоб на Орду всем миром ополчиться.