Книга История любви в истории Франции. Том 2. От Анны де Боже до Марии Туше - Ги Бретон

И тогда вмешался папа. Но не к Генриху II и не к Филиппу II он обратился, а к той, на кого вся Европа возлагала ответственность за эту нелепую войну. В тоне дружеском н даже почтительном он попросил ее сделать все, чтобы прекратить смертоубийство.

Диана де Пуатье, должно быть, задохнулась от спеси, когда получила от папы письмо, возведшее ее в ранг верховной властительницы:

«Это наш долг, как главы паствы, — писал Павел IV, — призывать правителей к миру. Этот долг является еще более настоятельным для тех, кто своим авторитетом может повлиять на этих правителей или пользуется их благосклонностью. Это также и ваша роль, дочь моя, всеми силами поддержать в глазах вашего короля, истинного христианина, усилия, которые мы предпринимаем, дело богоугодное и насущное, присоединить к нашим молитвам, к нашим призывам ваши молитвы и ваши призывы с тем, чтобы дух короля был склонен воспринять советы, направленные на установление мира, тем более что к этому его побуждают мольбы и усилия собственных подданных».

Никогда еще ни один глава Святого Престола не писал лично фаворитке. Вот почему этот жест Павла IV был по-разному воспринят при дворе. Некоторые весьма благочестивые люди очень удивились, что Святой Отец обратился с такими благородными словами к наложнице, и говорили, что тем самым он «признал положительной и благородной гнусную роль шлюхи».

Польщенная Диана решила немедленно доказать, что не зря ей приписывают абсолютную власть над королем Франции, и убедила Генриха II подписать мир.

Недолгие переговоры завершились катастрофическим Като-Камбрезийским договором, по которому Франция сохраняла Кале и Три Епископства, но отдавала Тионвиль. Мариенбург и Монмеди, отказывалась от всех претензий на Италию, оставляла провинцию Бюжс, герцогство Миланское, графство Ницца, Бресскую провинцию и Корсику.

И только Диана де Пуатье, в порядке исключения, получила право сохранить за собой Кротонский маркизат, графство Катанцаро и еще кое-какие земли в Неаполитанском королевстве.

Так что война, столь плачевно окончившаяся для Франции, не обернулась потерями для фаворитки.

МАРИЯ СТЮАРТ ДОВОДИТ ФРАНЦИСКА II ДО СМЕРТИ ОТ ИЗНУРЕНИЯ

Изнуряют не занятия любовью, а невозможность достичь удовлетворения…

Саша Гитри

Избавившись от военных хлопот, Диана сразу же принялась бороться с протестантами, в отношении которых она всегда была безжалостна. Оказавшись во главе католической партии случайно, вследствие интриг, так же как Маро волею случая стал певцом Реформации, она кончила тем, что и сама поверила в свое божественное предназначение, и ненависть ее просто ошеломляла. Однажды, после торжественного шествия, она и Генрих II подошли к окну отеля Турнель, чтобы присутствовать при казни четырех гугенотоа. В то время, как несчастные вопили от боли, Диана «смеялась, пишет хронист, и веселилась на глазах у короля».

Такое поведение стало, кстати, причиной самого страшного оскорбления, которое она выслушивала когда-либо в своей жизни.

Спустя некоторое время после этого случая по ее указанию был задержан один рабочий, которого она собиралась отчитать в присутствии короля и кардинала де Гиза. Но молодой человек прервал ее на полуслове:

— Мадам, — произнес он степенно, — довольно с вас того, что вы своим зловонием наполнили всю Францию, не примешивайте вашего смрада к Божьим делам… В общем, ответ можно считать вполне удачным.

Вполне естественно, что столь благородно выраженное негодование только усиливало ненависть Дианы. Жестокость, с которой она боролась с протестантами, приобрела такие чудовищные формы, что все порядочные люди, в том числе и католики, пришли в негодование. Повсюду стали распространяться очень злые памфлеты, а народ распевал про Диану куплеты, в которых не стеснялся называть ее последними словами.

Фаворитку эти песенки приводили в бешенство, и в отместку за это она навлекла гнев короля на нескольких советников из парижского парламента, которые открыто протестовали против гонений и казней протестантов.

Генрих II, чье самолюбие было задето, решил посетить первое заседание обеих палат парламента, чтобы самому составить суждение об общем настроении Королевского суда.

10 июня он явился в парламент и предоставил слово генеральному прокурору Бурдену.

Бурден, бывший другом Дианы, выступил с нападками на пять или шесть советников, «в ком совсем не чувствуется веры, и среди прочих был назван некто Анн дю Бург».

Не обнаружив ни малейшего страха, что Бург тут же взял слово и заговорил о великодушии в отношении лютеран, осудил резню, осуществляемую во имя Бога. Воодушевленный праведным гневом, он в заключение сказал с некоторым вызовом, «что было бы отвратительно применять к невиновным людям то же наказание, что и к прелюбодеям».

Этот прозрачный намек на связь Генриха II с-Дианой де Пуатье произвел эффект разорвавшейся бомбы. Члены парламента, поджав хвосты, замерли на своих скамьях в ожидании гнева короля. Король, покрасневший до ушей, сумел, однако, совладать с собой, по отдал приказ капитану гвардии немедленно проводить дю Бурга в Бастилию.

И вскоре над советником начался процесс. На исходе первого заседания Генрих II, не сумевший на этот раз скрыть своей ярости, воскликнул, «что хочет видеть собственными глазами, как поджарят на костре Анна дю Бурга». И несчастный был осужден на сожжение на Гревской площади.

В Като-Камбрези Генрих II не только подписал мирный договор, но еще и подготовил два брака, призванных укрепить его безопасность. Первый должен был быть заключен между его старшей дочерью, Елизаветой Валуа, и королем Испании, Филиппом II. Второй — Между его сестрой Маргаритой, которой в это время было тридцать шесть лет, и герцогом Эммануилом Савойским.

Впрочем, этот второй брак вызывал всеобщее неодобрение, поскольку Маргарита в качестве приданого приносила мужу Пьемонт и Савой.

— Мы теряем две прекрасные провинции из-за влюбленной принцессы, — говорили люди.

Французские солдаты, стоявшие гарнизоном в Пьемонте, возмущенные тем, что должны покинуть землю, где так хорошо жилось, выражали свое настроение языком куда более красочным, чем добропорядочные люди.

Примеры этих ярких солдатских высказываний приводит Брантом:

«Гасконцы, как и многие другие, говорят: „Черт побери! Мыслимое ли дело, чтобы за малюсенький кусочек мяса, спрятанный между ног этой женщины, приходилось отдавать столько больших и прекрасных земель?“ Другие: „Будь проклята та…, которая обходится нам так дорого!“ Третьи: „Неужто надо, чтобы старая и несчастная… обогащалась и возрождалась за счет нашей добычи?“ Четвертые: „Ах, чтоб тебя! Ну почему бы ей не родиться без…!“ Или вот еще: „Это же надо, сорок пять лет беречь невинность, носиться со… своей девственностью и вдруг потерять ее, чтобы разорить Францию!“ Говорилось и такое: „Да уж, велика, должно быть, у нее…, если смогла поглотить столько городов и замков; я думаю, когда муженек туда влезет, ему не понравится, потому что там одни только камни да городские стены, провалившиеся туда“. Короче, если бы я и захотел пересказать все эти бесконечные разговоры, я бы все равно не смог этого сделать, потому что говорилось много, но означало только одно — разочарование людей…»