Книга Счастье™ - Уилл Фергюсон

– Хочет войны? Она ее получит! – вопит мистер Мид.

А что же Эдвин?

Он по-прежнему работает в «Сутенире», по-прежнему редактирует, по-прежнему недоволен, по-прежнему строит тайные планы и по-прежнему мечтает все бросить. Порой получает открытки от Мэй, полные иронических комментариев и небольших общих секретов, но даже их дружба стала скорее ностальгией. Они частенько видятся на презентациях или книжных выставках, и между ними всегда вырастает стена неловкости. Грустное молчание. Они утонули в море мокиты. Эдвин спас мир и потерял лучшего друга.

Здесь не будет концовки «жили они долго и счастливо». В том-то, я считаю, и суть.

ПОСТСКРИПТУМ

На горе

Эдвин Винсент де Вальв, в мятом галстуке, с портфелем в руке, выскочил из метро на перекрестке Фауст и Броад-вью, точно суслик в огромный каньон.

Утро еще раннее, но уже погрязло в трясине усталости и городской скуки. День намечался жаркий и сонный – в такие дни даже таксисты равнодушны. Они, конечно, могут вас обругать, но сразу ясно, что не от души. Вам кажется, их мысли где-то далеко – высоко, в кайме городского горизонта, где солнце насмешливо блестит золотом на крышах, вечно манящее, вечно недостижимое.

По команде светофора Эдвин перешел Гранд-авеню и подумал, как обычно в это самое время на этом самом месте: «Ненавижу этот ебаный город!»

В его кабинете (бывшем кабинете Мэй, что до сих пор хранил ее тепло) ждала стопа рукописей. Эдвин сел и принялся за сизифов труд, которым была его жизнь. Последний стажер выдержал всего шесть дней, и гора макулатуры выросла, как никогда.

Здравствуйте, мистер Джонс. Я прислал художественный роман – первую часть трехчастной трилогии, где все повествование ведется от лица семейного тостера…

Уважаемый (-ая) сэр (мадам). После внимательного рассмотрения…

Эдвин почти управился с первой стопкой, когда заверещал телефон. Звонила врач из больницы Силвер-Сити.

– Можно поговорить с мистером де Вальвом? – спросила она.

У Эдвина сжалось сердце.

– Насчет Джека? – Он ждал этого звонка, а когда наконец дождался, к его удивлению оказалось, что ему страшно гораздо сильнее, чем он думал. – Он уже?..

– Нет, но мы перевели его в Феникс. Он написал, что вы его ближайший родственник. А если дословно, «прямой наследник, который не получит ни тощего цента моих денег». Так написано в анкете. Мистер де Вальв, болезнь начала прогрессировать. Поражены печень и гортань, болезнь вызвала коллапс капилляров, отвечающих за…

– Простите, но я не понимаю медицинских подробностей. Перестаньте, прошу вас.

– Правый глаз ослеп, левый видит очень плохо. Вот срань.

– То есть он… Он может читать?

– Нет, он практически слепой.

– Значит, он умер.

Докторша подумала, что плохо расслышала:

– Нет, не умер. Но, боюсь, ему недолго осталось. Он просил не звонить вам, но это наш долг. Ваш отец может не дожить до утра.

– Он не отец мне, – начал было Эдвин, но вместо этого сказал: – Значит, больница в Фениксе. Можете дать адрес?

Самолет приземлился, когда солнце уже садилось. Пассажиры проталкивались через терминал, волочили чемоданы, спотыкались на эскалаторах и огрызались друг на друга самым непросветленным образом. Эдвин прилетел налегке, быстро пробрался сквозь толпу к «Выходу для прибывших пассажиров» и мимоходом подумал: «Потрясающее выражение: выход для прибывших».

Такси обошлось в полсотни баксов, госпиталь располагался аккурат на другом конце города. Эдвин торопливо прошел через главный вестибюль, в антисептическую тишину южного крыла здания. Персонал называл это отделение «крылом смертников».

– Джек Макгрири? – спросила дежурная сестра. – Он ваш отец?

– Да. Наверное. Где он?

– Первый этаж, сто вторая палата. По коридору вторая дверь слева. Подождите! – Эдвин уже бежал по коридору. – У вас только десять минут!

– Вот и хорошо. Больше мне и не надо. Я просто приехал попрощаться.

И пожелать доброго пути. И поблагодарить. И передать привет Оливеру Риду. И сказать что буду скучать. Что всегда буду помнить. И еще целую кучу избитых и таких важных банальностей.

Но палата оказалась пуста.

Сбежал. Свисают оторванные ленты осциллографа, откинуты простыни, открыто окно. Мерцающий телевизор отбрасывает голубоватое эхо на кровать, звук выключен.

– Ушел, – произнес потрясенный Эдвин. – Сбежал.

Он медленно вернулся к медсестре.

– Мистер Макгрири исчез.

– Опять? Простите ради бога. Он то и дело сбегает. Мы следим за ним, а он постоянно пытается улизнуть. Я сейчас за ним пошлю. Известно, где он. На горе.

– На горе?

– Так он ее называет. Когда ваш отец впервые приехал на анализы, примерно два года назад, он поднимался на гору каждый день, просто сидел там и, наверное, размышлял. Ему как раз поставили диагноз.

– На горе?

– Да, за госпиталем. Она не очень высокая, но с крутым подъемом. Мы объясняли мистеру Макгрири, что нагрузки ему противопоказаны. Твердили тысячу раз, но он не слушает.

– На горе.. Это и вправду гора? Она улыбнулась.

– Да нет, обычный пригорок. Возвышение за стоянкой, вы, должно быть, проезжали мимо. Там скамейка, навес, пара столов для пикника. Это не гора, конечно, но поскольку рельеф у нас равнинный, с вершины открывается чудесный вид. На долины, городские огни, звезды, холмы вдалеке. Хорошее место. Мы до сих пор называем его Горой Джека. – Она засмеялась, но, вспомнив, что речь идет о неизлечимо больном, добавила серьезно: – Без всякой иронии.

– Понимаю. Даже если с иронией, ничего страшного, – улыбнулся Эдвин. – Не нужно никого посылать. Я сам найду Джека.

Подъем оказался крутым. Узкая извилистая тропка бежала сквозь заросли колючек и кактусов. Эдвин запыхался, когда наконец добрался до вершины.

Тихий вечер. Ветерок, что поднимается с долин, приносит запах далеких полей. Внизу, словно открытые внутренности транзистора, мерцают городские огни. Солнце зашло, луна еще не появилась, в небе еще остался мягкий сюрреалистический отсвет вечерней зари.

Джек Макгрири сидел, сгорбившись, на скамейке, подставив лицо ветру. Рядом прислонил палку. Эдвин услышал его тяжелое прерывистое дыхание. Так дышит человек, несущий тяжкую ношу.

Когда Эдвин подошел, Джек не обернулся. Так молча и сидел, лицом к ветру.

– Джек, это я, Эдвин.

– Чего тебе? – Но опухоль сделала его некогда сочный баритон слабым и хриплым.

– Пришел попрощаться.