Книга Надкушенное яблоко Гесперид - Анна Бялко

– А что я такого ужасного спросил? Можно подумать... Я, знаешь, уже не мальчик, да и ты, прямо скажем, не девочка. Тебе, между прочим, двадцать пять – самое время подумать о ребенке.

И, странно, говоря все это, он одновременно понимал, что, хотя сама мысль пришла ему в голову вот только что, по сути-то она правильная. И он продолжил со все возрастающим убеждением.

– Живем, как неизвестно кто. Как подростки недоделанные... Бойфренд, герлфренд, ерунда какая-то. Взрослые люди-то, так и надо по-взрослому. Поженимся, семья будет, как у людей...

Слегка пришедшая в себя Нелька заговорила с ним уже другим тоном, тихо и ласково, как с душевнобольным.

– Витюш, ну Витюш. Ну да, ты, конечно, может быть, в чем-то и прав, только ты сам подумай – ну какие у меня сейчас могут быть дети? Это же сразу как минимум на год из всего выпасть, да и потом еще тоже непонятно – разнесет всю, как бочку, вся фигура к черту пойдет. Многие вообще потом не восстанавливаются. На работе можно сразу крест ставить. Вить, это же моя карьера! Я столько времени пахала, столько дерьма выхлебала, наконец чего-то добилась – и что? Сразу все погубить? А с детьми можно и подождать, мы еще молодые, вот годков через пять, может быть... К тридцати у меня так и так все кончится, ты же знаешь, модельный век короткий...

Виктор слушал ее монотонные причитания, не особенно вдаваясь в слова. Ну да, Нелька тоже в чем-то права, он и сам примерно так считал где-то до сегодняшнего утра, и, конечно, с тех пор мало что изменилось, но почему ее страдания из-за фигуры внезапно стали так его раздражать? Он знал, как Нелька относится ко всему, что связано с ее внешностью, его это иногда забавляло, но всегда скорее со знаком плюс. Ему нравилось, как она выглядит, что на нее оборачиваются на улице, что ее лицо часто подмигивает с какого-нибудь яркого плаката. И что – действительно, что ли, сменить это все за просто так на тухлые пеленки? Все в ее словах было вроде бы логично и правильно, но, несмотря на все это, он с трудом сдерживал в себе желание стукнуть кулаком по столу и наорать на Нельку, чтобы та прекратила нести чушь. В конце концов он не выдержал, молча встал из-за стола и, хлопнув дверью, ушел мыть машину, чтоб успокоиться. Когда поздно вечером он вернулся, обиженная Нелька отказалась с ним разговаривать, отвернувшись к стенке и делая вид, что спит.

На следующее утро настроение у него было ничуть не лучше, но ко вчерашним невнятным раздумьям добавилось еще какое-то смутное беспокойство. Оно ныло и сосало под ложечкой, и каким-то боком было связано с Ириной, вернее, с ее вчерашними словами, но вот с какими именно – он вспомнить не мог. Он крутил их вчерашний короткий разговор в памяти так и эдак, но все не мог зацепиться за нужную мысль. Что ж это было-то, что, такое... неприятное. Оно ему еще тогда не понравилось, но это было и все, что приходило в голову. И еще почему-то казалось, что это надо вспомнить как можно скорее.

Он промаялся все утро, пока в середине дня коммерческий директор не сказал ему вдруг: «Виктор, ты послезавтра утро ничем не занимай, там клиент хороший должен подъехать, специально просил, чтобы ты им занялся».

И тут его осенило. Послезавтра! Вот что такое неприятное сказала Ирина. Что послезавтра она идет в какую-то клинику, и там все будет кончено. И не просто какое-то все, а, на секундочку, его ребенок. Да, пусть он сутки назад вообще ничего об этом не знал, и даже в страшном сне подумать не мог, но теперь... Теперь он не хочет, чтобы послезавтра это вот так взяло – и все кончилось.

Тут до него дошло, что дело-то было вчера, а значит, закончиться все должно уже завтра! Это было еще ужаснее. Он схватился за телефон.

«Абонент временно недоступен», – сообщил ему металлический голос. И повторял эту навязшую в зубах фразу весь день, до позднего вечера, каждые полчаса, когда он упорно набирал и набирал иринин номер.

На следующее утро история повторилась. Он не знал, когда именно она собиралась в этот день в свою чертову клинику, и к середине дня начал приходить в тихое отчаяние, когда вдруг после очередного набора телефон вдруг разразился, наконец, гудками, а на пятом гудке он услышал ее усталое: «Алло».

– Ир, это я, – заговорил он быстро, боясь, что вдруг что-нибудь случится, она отключится и он так и не успеет ей сказать... – Я тут думал. Я тебя прошу – не надо ничего делать. Подожди. Давай еще встретимся...

– Нет. – Ее голос звучал тихо и устало, словно из-под воды. – Нам не о чем больше разговаривать, Вить. И вообще зря я тебе все сказала. Считай, что ничего этого не было. Не о чем говорить, не о чем думать. И не звони мне, пожалуйста, больше. Это вообще была ошибка, большая ошибка.

В трубке отвратительно запищали короткие гудки. Виктор с каким-то тупым отчаянием понял, что опоздал.

Надо сказать, что после этого разговора, несмотря на общее чувство досады, ему все-таки стало полегче. По крайней мере, ситуация прояснилась, и, тем самым, исчезла постоянная потребность думать обо всем этом. Ирка, конечно, сделала пакость, все-таки так нельзя, он тоже имел право... Но что сделано – то сделано, можно жить дальше. А встречаться с ней, судя по всему, ему так и так больше не придется.

Но где-то через месяц, уже в конце октября, его знакомый, подсдавший ему ту самую квартирку на Красной Пресне, попросил вернуть ключи. И Виктор спохватился, что второй комплект остался-таки у Ирины. Можно было бы, конечно, наплевать, пойти в мастерскую и сделать копию со своего, но что-то как будто дернуло его – и он позвонил.

Она ответила на звонок, и, хотя голос ее звучал сухо и неприветливо, сказала, что как раз завтра будет с утра по делам в районе Пресни, и тогда зайдет и оставит ключи на столе.

На следующий день Виктор ушел с работы немного раньше и поехал на Пресню. Открыв дверь квартирки он прямо с порога услышал доносившиеся изнутри какие-то странные звуки – то ли плач, то ли хрипение. Озадаченный, он тихонько заглянул в комнату – никого. На кухне тоже было пусто, но дверь в ванную была открыта, там горел свет и как раз оттуда исходил загадочный звук. Виктор заглянул – и оторопел.

Ирина, вся скорчившись, боком сидела на краю ванной, лицом наклонившись внутрь. Ему были видны только ноги в сапожках, серая юбка, часть спины с плечом и рука с побелевшими косточками, вцепившаяся в край ванной. Она не заметила его появления, потому что как раз в эту секунду вся затряслась, захрипела, издавая тот самый всхипывающий звук, наклонилась в ванную еще глубже... Испуганный Виктор не сразу понял, что ее жестоко рвало.

Догадавшись, он метнулся на кухню, суетясь, налил воды из-под крана в чашку с отбитым краешком и вернулся в ванную. Ирина, бледная, с растрепанными влажными волосами, просто сидела теперь на краю ванной и вытирала рукой лицо. Он протянул ей чашку.

Она, ничего не говоря, не удивляясь его появлению, взяла чашку и поднесла ко рту. Губы у нее были белые. Рука тряслась и зубы слегка стучали о край чашки. Все это было настолько жутко, настолько непохоже на ту Ирину, к которой он худо-бедно привык за все время... Почему она здесь, да еще в таком виде? Что с ней случилось? Все это было крайне непонятно, но почему-то, несмотря на всю непривлекательность картины, вызывало скорее жалость, чем отвращение. Она сделала еще глоток и протянула чашку обратно. Забирая, Виктор случайно коснулся ее руки. Она была ледяная.