Книга Обще-житие - Женя Павловская

— Это моя ма-а-аленькая радость, — медленно, как учили, ответил Шеннон и светло улыбнулся.

Тут босс пошел крупными бордовыми пятнами по зеленому фону и злобно уволил мужика по его, босса, собственному желанию. Проявил, акула пятнистая, власть капитала и полное отсутствие заботы о простом человеке-труженике.

Но мистер Шеннон родился и вырос в мире капитала, поэтому он такими словами про это не подумал, а подумал другими, которые я привести не решаюсь, потому что их могут прочесть и запомнить дети и молодые девушки.

В среду к доктору он не пошел, а прямиком двинулся на курсы, рекламу которых под названием «Посмотри на себя изнутри» вычитал в газете «Дейли Ньюз». Там он узнал, где какая чакра организма притаилась, различные оттенки биополя стал различать, пульсации космоса маленько отгонять в нужную сторону — в общем, не зря доллары на учебу потратил. Диплом об окончании повесил в дубовой рамочке на стену и стал народным целителем с уклоном в психотерапию. Многое вылечить брался — и алкоголизм, и бородавки, кусание ногтей, и боязнь мышей, и гинекологию разную. Даже на расстоянии и по фотокарточке тоже — вот только с кариесом справиться никак не удавалось. Но тут надо понять: зубы — это уж слишком грубая материя, которую космос ни в какую не берет. Пусть уж там дантисты как могут…

Бывший босс регулярно ходит к мистеру Шеннону лечиться от стресса. Тщательно выполняет все рекомендации, нюхает розы, глубоко дышит низом живота и три раза в час внушает себе: «Я спокоен! Я, черт побери, спокоен. Я совершенно никуда не тороплюсь, пропади все пропадом!» И все у босса стало хорошо, вот только с бизнесом что-то стало плоховато. Но бизнесы мистер Шеннон не лечит, это, извините, совсем другая специализация. Это надо в Нью-Йорк, к потомственной госпоже Аните — она по бизнесам, а также неверных мужей возвращает, если не очень далеко мерзавец свалил.

Мистер Шеннон, хоть и не злопамятный человек, скорее даже добрый, но оплату с бывшего босса берет только наличными и широко улыбается. Такая у него полезная привычка выработалась. А стресса у него теперь и в помине нет, даже рубцов не осталось. И розы нюхать в настоящее время ни малейшей нет необходимости. Доктору же тому, который поставил диагноз и от недуга так здорово помог, он на каждое Рождество и ко Дню Благодарения шлет красивую открытку с пожеланием успехов в труде и приятной личной жизни.

Доллары для бедных

Аня была совсем ненормальная, даже немножко сумасшедшая. Спустя годы, проезжая на своей светлой «ауди» по тому паршивому куску Олстона, где она когда-то жила, искренне поражалась — как ее тогда принимали всерьез? Не видели, что ли, с кем дело имеют? Мозги полностью плыли. Накрасив поярче сухие губы, уходила из дома, якобы в супермаркет, сама же забредала в ближние скверики (боялась заблудиться в Америке), чтобы тайно от семьи рыдать. Два раза в одно место плакать не ходила — ненормальная же, сказано, была. Раз, зайдя подальше, обнаружила идеальный для плача дворик возле деревянного дворца-теремка с башенками и стеклянной дверью, украшенной медной пайкой. У киевской бабушки на дверцах буфета была такая же. Распахнешь эту дверцу — и снова пахнёт молочным детством, сушеными яблоками, корицей… На плюшевом газоне раскинул лапы холеный рыжий котяра. Сирень, изнемогающая от груза сизых слитков, хрупкие ирисы, столик под сине-зеленым полосатым зонтом. Вокруг столика просто так, даже не врытые в землю, стояли четыре белых стула, хороших (непонятно, почему никто не украл?), с ковриками сине-зеленых теней от зонта.

Собственная несчастность ощущается среди чужого уюта и красоты намного горше и слаще — контраст доводит до желаной точки кипения уже подогретую предварительной репетицией эмоцию. Ане было худо, просто очень паршиво. Но растравить и понежить свое горе как следует не успела — из дома выскочила, прикрывая голую грудь тявкающей моськой, баба в детской панамке и семейных трусах. Дикая баба затряслась, завопила злобно, тыча пальцем на выход из дворика. Чего орет? — хоть бы слово понять! Видимо, это был бабин личный дворик — кто бы догадался? Пусть даже так — жалко ей, что ли?

Все непонятно в этой стране. Нет денег, нет будущего, нет настоящего, нет языка. Есть муж в депрессии, сын в тяжелом возрасте и пожилая мать в глубокой эйфории. Это я, я, я во всем виновата! Как их теперь спасать? Я же их всех сюда привезла, доверчивых, беспомощных, глупых! Аня брела по улице и плакала, не утирая слез. Подошла черная, как Анина жизнь, негритянка и, ярко улыбаясь, залопотала — ну что им всем от нее надо?! Улыбайтесь отдельно! Она ведь никого не трогает, нет! И денег нет! И не понимает! Понимаете? — не по-ни-ма-ет!!!

Выносила ночью мусор, взглянула на небо и замерла. Месяц! Не родной, песенный, нечерноземный — горбушкой, а опасный, мусульманский — лодочкой. Без руля и без ветрил. Господи, куда нас занесло! Нет возврата! «Dead end» — вспомнила она табличку на уличном тупике. И с тяжелым сердцем выкинула мусор.

Русский муж Сережа с нерусской, дикой, неведомо как прилепившейся фамилией Мвздивалов на второй день приезда решительно лег на подаренный кем-то матрац, которому была назначена роль дивана, и больше не желал двигаться.

— Моя мама была права. Всегда повторяла: евреям покоя не было и не будет. Кочевое племя. Русский терпит — еврей едет… Это твоя, Анна, безумная затея, ты притащила меня сюда, в эту хреновую Америку — ну, и что теперь, мадам Колумб? Куда дальше, капитан, прикажете? Может, в Австралию? Кому я здесь нужен?

Аня тоже не знала, что теперь. Равно не представляла, куда она дальше Сереже прикажет. В Австралию к кенгуру не было сил. Послать на три буквы (это было бы справедливо) — так ведь сам не пойдет. А провожать некому. Кстати, интересный вопрос — кому он нужен? Нужен сыну Лельке — это по должности. Возможно, прозорливой Сережиной маме, оставшейся в заштатной Костроме исключительно назло безумной невестке. Наверное, нужен и ей — и то по привычке, по неизбывному, как горб, чувству долга перед абсолютно всеми. Любовь то ли прошла, то ли вовсе не было ее никогда. По молодости, в соответствии с гормональным фоном, показалось: вот оно — любовь-морковь, сильная мужская рука на хрупком плече, костер-гитара, восход-палатка, вдвоем по жизни заре навстречу…

Мираж рассеялся еще даже до рождения Лельки, но правильная Аня была приучена не бросать начатое. Практической, эстетической и сексуальной ценности русский филолог Сергей Сергеевич Мвздивалов со старым гастритом, юной лысиной, зреющей импотенцией, болезненным самолюбием и нулевым английским не представлял. Знание французского языка все только усложняло, ибо породило фонетическое презрение к шепелявым английским согласным, трудноразличимым гласным и отсутствию томных французских носовых.

Считалось, что у Анны отличная фигура («дар напрасный, дар случайный») и хорошая, люто ею ненавидимая профессия: инженер-строитель со стажем. Мосты и туннели. Равно как и фигура, никому не интересна. Мосты все построены, туннели прорыты, фигуру можете носить с собой, спасибо за внимание. Громадные деньги, целых пятьсот восемьдесят долларов, привезенные из России, оказались здесь сущей мелочью — меньше месячной платы за убогую квартиру, разделяемую с многодетной семьей тараканов. Садист-прожектор всю ночь долбил в окно спальни — Аня читала о подобных пытках в сталинских застенках. Зато тараканы были гостеприимны — всегда оперативно, в полном составе, с детьми, мамами и бабушками являлись приветствовать гостей, хотя в обычное время скромно пробегали по делам поодиночке. В ванной с мокнущего потолка маленькими изящными люстрами свисали поганки.