Книга Красный властелин - Сергей Шкенев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Йохана тут же вырвало, но прилетевший подзатыльник заставил наклониться, и обувь не пострадала.
— Его самого не сожрут? — засомневался Барабаш.
— Не тронут, — успокоил Баргузин. — Этот болван тоже несёт отметку энергии Владыки — пропитался у вчерашнего костра, когда обед готовили.
— А мы?
— А вы с рождения.
— С самого рождения пропитались или с самого рождения болваны? — поспешил уточнить Михась.
— Скорее второе, — фыркнул профессор. — Умный человек подождал бы, пока я спущу на колдунов камнепад, а не полез бы вдвоём против полусотни.
— Там не больше двух десятков оставалось.
— Трупов только восемь.
— Так остальные сбежали.
— Вот потому и говорю — упустили, болваны. — Профессор строго посмотрел на прислушивающегося к разговору пиктийца. — Выполнять приказание, твою мать с кагулом видели![5]
Йохан вздрогнул от грозного окрика и убежал таскать покойников. Старший сотник пристально посмотрел ему в спину:
— Пусть поработает напоследок.
— Почему же напоследок? — удивился Еремей.
— Разве после того, как передадим информацию в Генштаб, ты не собираешься пустить его в расход?
Баргузин пожал плечами. Собственно, подключение разума пленного оруженосца к каналу мыслесвязи с Владыкой вряд ли оставит хоть что-то от мозгов пиктийца, но тело не пострадает. И глупо уничтожать такой благодарный материал — пара месяцев работы, и получится вполне приличный претендент на пиктийский престол. Просто идеальный претендент — не имеющий собственного мнения, мыслей, убеждений и воли.
Вот сучку Элизию придётся убирать, тут даже вариантов нет. Молодящаяся старуха злонравна, взбалмошна, излишне умна и вообще является сосредоточием всего, что в человеке встречаться не должно. Тварь, короче говоря. С ней каши не сваришь и никак не заставишь плясать под роденийскую дудку. Даже пробовать не стоит — императрица напрямую завязана на Благого Вестника, и можно даже сказать, что является частью его. Притом не самой незначительной частью.
Еремей часто размышлял о том, как будет жить после войны. Раз уж погибнуть во славу Триады не суждено, как наглядно показали недавние приключения в Эдингташе и его подземельях, то задумываться о будущем не только можно, но и нужно.
В университет возвращаться не стоит. Во-первых, даже сейчас появляется острое желание заменить половину изучаемых предметов строевой подготовкой и рукопашным боем, а во-вторых — Владыка вряд ли позволит превратить единственное в стране высшее учебное заведение в полигон для преподавания курса молодого бойца. Да, что ни говори, но армия оставила в душе профессора неизгладимый след. Хотя… почему же оставила? Она и сейчас там. Армия в жизни мужчины — это навсегда. Иначе и не мужчина вовсе.
«Ты прав, генацвале. Это праздник, который всегда с тобой, — голос, раздавшийся в голове, не стал неожиданностью. — И здравствуйте, товарищ Баргузин».
«Здравствуй, Владыка».
«Догадался».
«Да уж не глупей тебя, — профессор не удержался от шпильки в адрес невидимого собеседника. — Ты, собственно, и не скрывался, только имени не называл».
«Не называл. Его у меня нет».
«А что есть?»
«Есть страна, за которую не жалко сдохнуть».
«Что же, колдуны скоро предоставят такую возможность».
«Уже».
«В смысле?..»
«Уже предоставили. Можешь не верить, но мы в очередной раз в глубокой заднице».
«Верю. Я — это ты».
«Почти».
«Мы тут пленника взяли».
«Зачем он мне? Информация давно устарела».
«Ну, извини, раньше не получилось».
«Я тебя не виню, товарищ старший воевода».
«Вчера ещё обычным сотником был».
«Ошибаешься, приказ подписан неделю назад. Поздравления нужны?»
«Обойдусь без них».
«Как знаешь, — судя по интонации, собеседник улыбнулся. — Но при личной встрече с тебя причитается».
«Она будет, эта личная встреча?»
«Обязательно. И чем скорее, тем лучше».
«Намекаешь?.».
«Прямым текстом говорю — пора приниматься за работу».
«А сейчас?»
«Я имею в виду настоящую работу, а не подвиги».
«Хм…»
«Не хмыкай! И поторапливайся, дада шени…»
Через несколько лет в учебниках по истории Родении этот прорыв назовут «Рейдом воеводы Баргузина» и будут рассказывать школьникам о беспримерном подвиге горстки бойцов, прошедших от Калейского хребта до реки Ворсмы сквозь занятые противником территории. Перечислят имена выживших — их всего четыре. Нарисуют карту, где нанесён путь немногочисленного отряда…
И забудут упомянуть два полка, прорвавшие линию фронта в месте выхода и трое суток удерживавшие коридор, прежде чем лечь почти в полном составе. Зачем говорить детям об этом? Зачем омрачать счастливое детство? Узнают сами. Потом. Когда вырастут.
Лишь те, кто уцелел тогда, ничего не забудут. И раз в год будут собираться, чтобы положить цветы на гранитные плиты. Плиты с выбитыми на них именами. Одна тысяча семьсот двадцать четыре не упомянутых в учебниках имени.
И таких плит по всей стране — сотни.
Человек с укрытым капюшоном лицом опять сидел у камина. Новая привычка? Может быть… Но лёгкое, едва слышное потрескивание поленьев успокаивает, а запах сгорающей сайберианской сосны настраивает на философский лад. В прошлой жизни, а Владыка постоянно ловил себя на мысли, что именно та, оборвавшаяся холодным мартовским утром, и была самой настоящей из всех прожитых, у камина сидеть не доводилось. Там вообще многого не было. А жаль.
Зато сейчас есть человек, с которым можно поговорить честно и откровенно, как с самим собой. Пусть пока только мысленно. Не нужно лукавить, не нужны недомолвки, умолчания, иносказания — его не обмануть. Себя не обмануть. Но кто тот человек, звавшийся когда-то Эрлихом Белоглазым и возродившийся через много веков профессором Еремеем Баргузином? Кто он?
— Ответ «конь в пальто» тебя, конечно же, не устроит? — голос Еремея злой и весёлый. — Чего звал?
Владыка улыбнулся — бесцеремонность профессора на фоне всеобщего поклонения подобна свежему ветерку в жаркий день. Иногда, правда, она похожа на лютый мороз, но тоже неплохо. Бодрит и не даёт расслабиться.
