Книга Возлюбленная тень - Юрий Милославский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот, сплю с внучкой Бен-Гуриона!
– Прости, что?!
– Именно это. Я только слегка… аггравировал и без того любопытную правду. У Аннушки – это мы с достаточной точностью выяснили – есть – или был – высокопоставленный дядя в первой в мире стране победившего сионизма.
Я надеюсь, тебя не оскорбила моя вольность. Юмор на сексуальной подоплеке молодцу не в укор, если, конечно, не переходит в клинику.
– Может, стоит этого дядю извлечь из небытия?
– Ну, это уж Аннушка – если соблаговолит.* * *
Старчевского с женою и дочкой поселили в приморской гостинице «Зеленый берег», превращенной в центр интеграции . На своей двери Эммануил прибил табличку: «Доктор психиатрии», написал в газетку статью «Преодоление», где разъяснил, что отсутствие национального чувства и боязнь идентификации со своим народом – психическое заболевание. Он, Эммануил, здоров, и вместился в нем полный припас новой речи, а презренные терапевты (в неизбежном и ближайшем будущем семейные лекари ) пять лет подряд тыкают пальцем в пациента, спрашивая: «Это болит или это болит?» Что – это?! Как в студенческих меданекдотах: диагноз – воспаление руки, воспаление ноги, укус неизвестным животным, вылезшим из болота.
В «Зеленом берегу» Старчевский получил лондонское послание Плотникова – с просьбой обнаружить, посетить и воздействовать на Аньку; терапевтически разъяснить, что все, мол, прекрасно, что все остается по-прежнему и что деньги, присылаемые им, Плотниковым, следует использовать по назначению.
Разыскивать Анечку Старчевский не решился, но в ноябре она разыскала его в собственном кабинете; ее облекала какая-то крупноцветастая, совершенно мокрая прелесть.
Боязнь пред бабою – как бы чрезмерная смелость.
– Присядьте, Аня. Нет, не так, ближе. Еще ближе. Вот.
Взгляд: подтягивание нижних век, зрачки чуть приподняты, готовясь закатиться. Вариант прищура.
– Вы опять отодвинулись. Ближе! Во-от… Вы меня боитесь? Нет, скажите правду. Боитесь. Если вы действительно захотите, чтобы я вам помог, – вы должны помочь мне.
Человеческая машина. Пощады бы.
– Вы знаете такое слово – раппорт? Не надо отодвигаться…
– Ты мерзкий… Не надо, пожалуйста, меня трогать… Я пришла, потому что Слава написал… Ты – сука!!! Я скажу Славке, и он тебя убьет!!!
– Я вижу, это у вас… стойкое впечатление, будто все мужчины желали бы… обладать вами.
Пощады бы, пощады бы, пощады бы. Пощады бы.
– Ночью зарежу жену – нападение террористов. Сам – боролся и уцелел. Заберу тебя к себе. Дочка скоро уйдет в университетское общежитие. Я оближу тебя сверху донизу, вымою своим мылом – «Бритиш Фреш».
Пощады бы.
У Старчевского накопилось довольно много предназначенных Анечке стерлингов. Писать Славе о произошедшей во время Анечкиного визита истории – невозможно. Поехать отдать – чуть позже, когда забудет, когда забуду, когда забудем. Пусть приедет сама!
Никаких дневников Арнон Литани на самом деле не вел, однако ж постоянно грозился, надеясь таким образом припугнуть взбрыкивающую память: Арнон желал от нее последовательности и тишины.
Делались лишь отдельные записи, отчего вместо искомой упорядоченности получалось обратное.
«У мамы было две сестры. Отлично помню, что у тети Аси ее младшая – Лия – вышла замуж в тридцать девятом. Уехала с мужем из Львова в Киев перед самой войной: учиться».
Под началом войны понимал Арнон не тридцать девятый, а сорок первый.
«…Мама мне писала – получил ее письмо за неделю до отъезда, – что Лиин муж, Давид Розенкранц, послан во Львов советскими, человек хороший.
Мамины письма до сих пор могу наизусть: “послан советскими, человек хороший…” Вполне возможно, что они с мужем выжили – эвакуировались из Киева».
И еще до десятка строк генеалогии. Вчерашнее возвращение домой – около семи вечера. Арноновы флоксы орошаются автоматическими капельницами.
В это самое время прогуливался житель соседнего домика – от калитки семьи Литани до своей – доктор Артур Эйлон. Настоящая фамилия – Шварцман. Тоже готовился к внешним сношениям, переименовался – но ничего не вышло: пробыл пять лет каким-то десятым атташе и на том стопнулся.
Арнон называл его про себя Пи-Эйч-Ди, согласно надписи на столбике возле соседской калитки. Доктор философии Артур Шварцман-Эйлон.
Шварцман был родом из Харбина, выпускник сначала гимназии имени Федора Михайловича Достоевского, а после – Сорбонны. Преподавал в Университете, знал бессмысленное количество языков. На языках он Арнона и подзуживал. Давно узнав, что «полковник Литани» – так Шварцман прозвал соседа – человек, принимающий решения по русским делам, он при каждой встрече разводил улыбкой точные морщины щек, делал руки караваем – и начинал.
– Доброго здоровьичка вам, батюшка мой, Ваше Превосходительство, Арнон Наумыч!.. Что-то вы нешто с личика-то спали. Никак опять прострел мучит?
Арнон русский знал. Знал? Но он не Максим Горький и не Александр Невский!..
Понемножечку себе. (Что такое «прострел»?) Здоровье в порядке, немножечко устаю на работе… (Блядин сын!)
Эйлон в России не был. Поэтому речь его была – из русских книг. Речь небывалых, надежно мертвых русских людей, словесников гимназии имени Достоевского; чье несуществование зафиксировано , подтверждено – и доктор Артур Эйлон своими придирками к тайному советнику Арнону Литани положения не менял. Нету! Да и не говорил так никто.
– Эх-ма, батюшка мой, Арнон Наумыч… Служба, знать, корень точит! И я давеча у лекаря моего был: профессора Иерушалми Якова Соломоныча знаете небось?
– Когда вы были?
– А давеча, Арнон Наумыч. Третьего дня сынок меня к морю возил – косточки промять, а давеча – у Яков Соломоныча, у профессора. Видный такой мужичище, хоть и годами постарше нашего будет.
– Я тоже заметил, что он еще без очок ходит, – попадался Арнон.
– Бог с вами, батюшка мой, – со скорбным добродушием сминались уста доктора Эйлона, едкие его глаза палили на Арноне пеструю распашонку, бочкоподобную Арнонову шею. – Никак вы речений моих не уразумели? С просителями-то, Ваше Превосходительство, с просителями как изъясняетесь?.. А я-то, дурень, вас морю, от службы отдохнуть не даю… Нукося, на идиш , на идиш побеседуем либо, коли есть на то ваша воля, – на панском, на польском то есть.
С женою Арнона – Дганит – Эйлон разговаривал на немыслимом, каком-то фарисейско-каббалистическом языке: выяснил, что та из древней династии богословов.
Вчера Арнон проскочил благополучно. Не дав доктору издать очередной российский народный возглас, жестко прислонил машину – так, что доктор вынужден был даже отскочить в сторону, произнес: «Мир вам, добрый вечер, как самочувствие», – и запер за собою калитку. Эйлон продолжил прогулку как ни в чем не бывало.
