Книга Новые мелодии печальных оркестров - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

На Стеллу внезапно сошло озарение, и она вздрогнула всем телом. Что, если, поставив своего мужа в тяжелое положение, она таким образом отдала его в руки партнера? Но не этого ли она и хотела? Может, это необходимо, чтобы Генри перенял методы Дринкуотера?

— Шестьдесят тысяч долларов, — испуганным голосом повторил Генри, и у Стеллы подступили к глазам слезы. — Понятия не имею, где взять деньги, чтобы выкупить дом. — Он рухнул в кресло. — Пойду завтра и договорюсь с этими твоими агентами — каким-то процентом от девяти тысяч придется пожертвовать.

— Похоже, они не согласятся, — с застывшим лицом отозвалась Стелла. — Они отчаянно торопились продать: хозяин уезжает.

Она объяснила, что действовала сгоряча, — решила, теперь они богаты и денег хватит. Муж проявил такую щедрость, покупая новую машину, вот ей и показалось, что теперь они могут позволить себе все, чего душа пожелает.

Обыкновенно в подобных случаях Маккомас терялся только вначале, а потом не тратил энергию на укоры. Но через два дня он вернулся домой с работы такой удрученный, что долго гадать не приходилось: они с Тедом Дринкуотером объяснились, все получилось так, как Стелле хотелось. В ту ночь она уснула в слезах от стыда и жалости.

III

В жизнь Генри Маккомаса вошел новый порядок. По утрам Стелла будила его в восемь и еще пятнадцать минут он лежал в невольной прострации, словно организм не понимал отказа от привычек, укоренившихся за последние десять лет. В контору он входил так же быстро, как прежде, но не в одиннадцать, а в половине десятого (в первое утро среди старых служащих пробежала дрожь изумления), а его обед длился не дольше часа. В летние дни, с двух до трех, его не заставали больше дремлющим на конторском диванчике, да и сам диванчик переместился в то же замкнутое хранилище, что и досужие часы пищеварения и сладостные излишества морфея. Эти уступки были отплатой Дринкуотеру: Генри вывел из бизнеса деньги для покрытия своих текущих нужд.

Дринкуотер, разумеется, мог бы и выкупить его долю, но по различным причинам не счел это целесообразным. В частности, старший партнер привык всецело полагаться на Маккомаса во всех делах, требующих инициативы и решительности. Еще одна причина заключалась в бурном оживлении на рынках: в 1916-м, когда отгремела трагическая битва на Сомме, в город изобилия потянулись, чтобы пополнить запасы на следующий год, закупщики союзников. Одновременно Дринкуотер с Маккомасом въехали в ряд помещений, напоминающих танцплощадку в загородном клубе, где просиживали целыми днями, меж тем как взволнованные иностранцы, бурно жестикулируя, объясняли, что им требуется, и клялись, что экономический упадок в их странах продлится не менее трех десятков лет. Дринкуотер с Маккомасом передавали поставщикам по дюжине контрактов за неделю и отправляли в Европу бесчисленные тонны грузов. Их имена примелькались на страницах мировых газет; партнеры успели забыть, что такое ждать у телефона.

Доходы росли, Стелла водворилась в доме на Лонг-Айленде и впервые за долгие годы казалась совершенно довольной существованием, однако у Генри Маккомаса все больше отказывали нервы. Прежде всего, он не высыпался; его организм жаждал сна, но утром, когда сон самый сладкий, претерпевал насильственное возвращение к действительности. Несмотря на материальный успех, Генри не забывал о том, что живет не своей жизнью.

Деятельность фирмы расширялась, и Дринкуотер часто совершал поездки в промышленные центры Новой Англии и Юга. Соответственно, конторская работа ложилась на Маккомаса, и тот взялся за нее со всем усердием. Обладая огромной способностью к концентрации, он ранее экономил ее для особо важных случаев. Теперь же она расходовалась на дела, как оказывалось впоследствии, не столь существенные. В иные дни он до шести занимался конторской рутиной, потом работал дома до полуночи и в конце концов валился на неспокойное ложе, истомленный, но зачастую не готовый сразу же погрузиться в сон.

Политика фирмы заключалась в том, чтобы в ущерб мелкой торговле с Кубой и Вест-Индией сосредоточивать внимание на прибыльных заказах, связанных с войной; все лето партнеры поспешно готовились к прибытию в сентябре новой закупочной комиссии. Но в сентябре Дринкуотера на месте не оказалось, он отлучился в Пенсильванию. Времени не хватало, нужно было размещать множество заказов. После бурных переговоров по телефону Маккомас уговорил четырех членов комиссии встретиться с ним вечером для часовой беседы у него дома.

Благодаря дальновидности Маккомаса все прошло удачно. Не прояви он точности и четкости при телефонных переговорах, успех бы не состоялся. По завершении дела полагался отдых, и Маккомас очень в нем нуждался. В последние недели его мучили сильные головные боли — прежде с ним такого не бывало.

Члены комиссии не сказали точно, в котором часу их тем вечером ждать. Кто-то еще пригласил их на обед, свободное время у них намечалось между девятью и одиннадцатью. Маккомас вернулся домой в шесть, полчаса расслаблялся в ванне, потом блаженно растянулся на постели. Завтра он собирался поехать за город к Стелле и детям. Этим длинным летом, живя на 92-й улице, в доме, где единственную компанию ему составляла глуховатая экономка, он редко позволял себе отдохнуть в уикенд за городом. Тед Дринкуотер ничего не скажет: сделку, самую многообещающую из всех, Маккомас задумал самостоятельно. Он сам ее изобрел и выстроил — можно было подумать, так распорядилась судьба, уславшая прочь Дринкуотера.

Маккомасу хотелось есть. Он думал, как поступить: распорядиться, чтобы экономка принесла холодного цыпленка и хлеб с маслом, или одеться и пойти в ресторанчик за углом. Рука, лениво потянувшаяся к колокольчику, застыла в воздухе: Маккомаса одолела приятная истома, голова уже не раскалывалась от боли, мучившей его весь день.

Тут он вспомнил, что надо принять аспирин, встал и шагнул к комоду за лекарством, но обнаружил, что на удивление ослабел после горячей ванны. Повернув назад, он скорее рухнул, чем упал на постель. Он слегка встревожился, и тут голову словно сковало железным обручем, отчего по телу побежала боль. Надо позвонить миссис Коркоран, она позовет врача. Сейчас он протянет руку и тронет колокольчик. Сейчас-сейчас… Маккомас поразился своей нерешительности, но понял причину и пронзительно вскрикнул. Воля уже послала мозгу сигнал, и тот передал его руке. Но рука не послушалась.

Он перевел взгляд на руку. Довольно бледная, расслабленная, неподвижная, она лежала на стеганом покрывале. Он снова дал команду, ощутил, как напряглась от усилия шея. Рука осталась неподвижной.

— Затекла, — подумал он, однако встревожился. — Скоро пройдет.

Маккомас попытался левой рукой дотянуться до правой, чтобы ее размассировать, но левая с поразительным безразличием отказалась покинуть свою сторону постели. Он попытался поднять ногу… колени…

У Маккомаса вырвался нервный смешок. В этом было что-то забавное — не можешь пошевелить собственной ногой. Как будто это чужая нога или привидевшаяся во сне. На мгновение он едва не поверил в фантастическое предположение, что спит. Но нет, комната была реальной — реальной явно и безошибочно.