Книга Два брата - Александр Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще в этот последний, решительный миг могло состояться примирение. Будь в уединенной комнатке либавского трактира сказано собеседником Алексея разумное слово, царевич без большого сожаления повернул бы в Данию. Но хитрый и двуличный царедворец Кикин не хотел окончания раздоров.
– Что ты, что ты! – горячо зашептал он, наклоняясь к царевичу. – Тебя там изведут. Знаешь, как государю князь Василий Долгорукий[146]присоветовал? «Ты, говорит, его в чернецы[147]не постригай! В чернецах жить спокойно, и будет он долго жить. А держи ты, говорит, царевича при себе неотступно и с собою вози повсюду, и он таких трудов не вынесет, понеже здоровья слабого, и от волокиты скоро помрет!»
Это была ложь, мгновенно выдуманная Кикиным. Но Алексей ей поверил.
Он тихо, но злобно выругался: призрак спокойной жизни при отце рассеялся.
– Этому не бывать! – решил он. – Еду в Вену! Прощай, Александр.
Алексей, по совету Кикина, написал два письма: князю Василию Долгорукому и Меншикову. В письмах царевич благодарил их за поддержку в туманных, двусмысленных выражениях. Расчет был такой: когда начнется розыск и у Долгорукого с Меншиковым окажутся благодарственные письма царевича, их заподозрят в соучастии.
Прощаясь с Алексеем, Кикин шепнул ему:
– Как будешь в Вене и отец пришлет послов уговаривать, чтобы вернулся, не езди! Он тебе голову отсечет!
Присутствие Егора Маркова страшно стесняло царевича и нарушало его планы. Маршрут, избранный Алексеем для путешествия в Копенгаген, мог показаться царскому механику странным. Но избавиться от Маркова слишком быстро тоже не входило в расчеты беглеца: Егор вернется на русскую границу и там поднимет тревогу. Надо было обмануть «соглядатая».
Отъехав станции две от Данцига, царевич вызвал Егора в номер гостиницы и, пряча от него глаза, объявил, что теперь они будут держать направление на Франкфурт-на-Одере.
– Там живет славный германский медикус, с коим хочу посоветоваться о своем здоровье.
Удивленный Егор ответил:
– Ваша воля выбирать путь.
– То-то! Я к тому говорю, чтобы ты потом не вздумал обносить меня перед батюшкой: мешкали, мол, в дороге…
– Посмею ли я?
– Ступай!
Путешествие продолжалось, подозрительно поспешное.
Смятенную душу Алексея начали обуревать новые сомнения: хорошо ли он делает, завозя Маркова так далеко в Германию? Не раскрывает ли он этим чересчур ясно свои намерения? Кончилось тем, что Егора опоили в деревушке Мариенталь.
Оставив Маркова в гостинице «Три курфюрста» бесчувственного, полумертвого от слишком большой дозы снотворного, царевич в страхе мчался день и ночь, останавливаясь на станциях лишь для того, чтобы поесть. В станционных книгах он прописывался под разными фамилиями и строго-настрого приказал сопровождающим не открывать его настоящего имени и звания.
Но вот и владения императора. Наконец-то!
Отворив окно кареты и взглянув на цесарскую землю, Алексей с восторгом воскликнул:
– На свободе!
Егор Марков очнулся. Кто-то назойливо тормошил его и противным сладким голоском жужжал:
– Bitte! Stehen Sie auf! Bitte! Stehen Sie auf! Bitte! Bitte![148]
Егор пошевелился. Тупая боль ударила в затылок и виски. Он мучительно застонал. Голос обрадованно воскликнул:
– Er ist lebend![149]
Марков открыл глаза. Над ним склонился Курт Мейнеке, хозяин гостиницы «Три курфюрста». За хозяином толпились толстые незнакомые немцы.
– Что со мной? – через силу пробормотал по-немецки Егор.
Обрадованный немец быстро заговорил. К счастью, он по нескольку раз повторял одно и то же, и Егор понял из его рассказа, что лежит без сознания вторые сутки и что хозяин уже потерял надежду увидеть его в живых, а потому призвал соседей, чтобы в их присутствии в последний раз попытаться привести его в чувство.
– А где царевич?
– Какой царевич?
– С которым я еду!
– Разве этот вельможа сын царя? – полюбопытствовал Мейнеке.
– Не все ли вам равно? – устало прошептал Егор, – Скажите только мне, где он?
И тут Егор узнал такое, чему поверил с трудом. Оказалось, что, когда он потерял сознание, слуги царевича положили его на постель в каморке гостиницы и вместе со своим господином пустились в путь. А о нем, Егоре Маркове, сказали: «Этот пьяница пускай лежит, пока не протрезвится. А когда встанет, придется ему путешествовать одному, и поделом: скверным поведением он опозорил своего господина!»
– А деньги? – встревожился Егор. – Они оставили мне денег?
Курт Мейнеке сухо ответил:
– Только за ваш трехдневный постой.
Егор схватился за голову; невыносимая боль разламывала ее, а к физическим мучениям присоединились еще и нравственные. Завезен в глубь Германии и предательски брошен один, без денег, без подорожной… Ведь Меншиков, поручив Егора царевичу, не счел нужным написать свидетельство, удостоверяющее личность Маркова.
– Выйдите все и дайте мне покой, – попросил Егор. – Жив я останусь, вам хлопот не будет.
Немцы ушли, а Егор Марков погрузился в глубокое раздумье. Как объяснить происшедшее? Ославить его, Егора, пьяницей!.. Марков вспомнил: сам царевич накануне поднес ему кубок, а когда Егор стал отказываться, Алексей Петрович прикрикнул:
– Али за мое здоровье выпить не желаешь?
Егор выпил. Потом все закружилось перед его глазами…
Какая была цель жестокого поступка? Марков знал давнюю неприязнь к нему Алексея, неприязнь, начавшуюся с той поры, когда они вместе учились токарному искусству у Людвика де Шепера. Может быть, Алексей Петрович хотел таким способом уронить царского механикуса в глазах царя? Но Петр знал исполнительность своего любимца и едва ли поверит наветам[150]царевича.
«Нет, тут другое, – решил Марков. – Я мешал ему. Царевич едет не к отцу!»
Мысль показалась Егору неоспоримо ясной. Он вспомнил все подозрительные факты, вспомнил, как бегали глаза царевича, когда он сообщил о своем решении ехать через Франкфурт-на-Одере.
– Бежит на чужбину! – прошептал Марков. – Он замыслил измену!
