Книга Операция "Горби" - Анна Гранатова

Волна горбачевской «чистки» достигла уровня командования дивизиями. В результате операции «Руст» все руководство Советской армии было снято. На прежних постах теперь везде были быстро рассажены люди Яковлева, Шеварднадзе и самого Горбачева.

В своих мемуаров В. Легостаев также пишет: «В первых числах июня 1987 года неожиданно возник в моем кабинете А. Яковлев. Он стремительно вошел в бодром расположении Духа. И прямо с порога, радостно и победно выставив ладони, выпалил: «Во! Все руки в крови — по локоть!» Оказалось, что Яковлев шел с очередного заседания Политбюро, на котором проводились кадровые разборки в связи с делом Руста. Было принято решение о смещении со своих постов ряда высших советских военачальников. Итоги этого заседания и привели Яковлева в столь восторженное и кровожадное настроение».

Подытоживая публичный спектакль под названием «Руст» И подлинные итоги этого дела, Михаил Горбачев в телефонном разговоре сказал своему ближайшему помощнику Александру Черняеву важную мысль, которую Черняев, разумеется, зафиксировал в своем дневнике. В этом историческом дневнике Черняев привык фиксировать все подряд, включая и собственные любовные похождения, которые потом «Казанова со Старой площади» (так Черняев сам себя в шутку называл) с радостью публиковал в свободной прессе.

В тот день Горбачев сказал Черняеву буквально следующее: «Ну вот, теперь умолкнут кликуши насчет того, что военные в оппозиции к Горбачеву, что Горбачев проваливает реформы и что КГБ его вот-вот скинет, как это было во время Хрущева и Семичастного. Теперь уже не скинут! Некому!»

* * *

Шум Ленинградского шоссе остался далеко позади. Ирис вырулила «Волгу» во внутренний дворик, пробираясь к улице Приорова. Всероссийский институт травматологии должен был быть уже где-то рядом. Слева и справа мелькали «хрущевские» пятиэтажки. Обычный «спальный район» вблизи метро «Войковская». Возле ржавой водосточной трубы, гордо задрав хвост, вышагивал серый помоечный кот. Из какого-то окна неожиданно пахнуло кисловатым запашком вчерашних щей и жареной курицей. В другом дворе сушили свежевыстиранное белье — веревки были протянуты прямо на улице, от дерева к дереву. На веревке болтались чьи-то мокрые голубые кальсоны, коричневые детские шерстяные колготки, желтые трусы и белые накрахмаленные наволочки. «Какая гадость», — подумала Ирис, и ее передернуло от ощущения того, что она невольно влезла в жизнь коммунальной квартиры.

— Как у тебя дела дома, Ирис? С отцом все в порядке?

— Да. Более или менее, — Ирис закусила губу. Именно Игорь Волгин настоял на том, чтобы она отвезла Чижова в Институт травматологии. Самой Ирис заниматься проблемами афганского инвалида не очень-то хотелось. — Отец сейчас работает в школе. Учителем истории. Со Старой площади ему пришлось уйти.

— Вот как? Все к лучшему в этом лучшем из миров, говорил Вольтер. По крайней мере, в школе у него будут достойные слушатели, заинтересованные продолжить его дело. Я знаю, он потрясающий историк! И умный аналитик. А в аппарате его ин- теллект никто никогда не оценил бы. Ведь что такое, по сути, Старая площадь? Камнедробилка…

— Точно. Камнедробилка. Бочка с крысами, пожирающими друг друга. Отец тоже так говорит. Там сейчас привольно разве что Черняеву, помощнику Горбачева. Да еще, может быть, Яковлеву. Но у моего отца не такой гибкий позвоночник, как у этих двоих… И в гневе он может «рубануть с плеча»… А там, по Грибоедову, «любят бессловесных».

— Вот тебе и «гласность»!

«Волга» с трудом петляла по узенькой улочке, подскакивая на колдобинах выбитого асфальта. Возле дома — с немытыми десятилетиями пыльными окнами лестничных проемов и обшарпанными кирпичными балконами, на которых бодро кустилась помидорная рассада, толпились невысокие люди с загорелыми лицами. Маленькие плосколицые люди казались единой многорукой и многоглазой шумящей массой. Все они были одеты в однотипные болоньевые ветровки сизого цвета. В руках одного из них мелькнул бумажный свиток. «Русские оккупанты — руки прочь из Алма-Аты!» — мельком прочитала Ирис.

— Этот митинг — только «первая ласточка», — проследив за взглядом Ирис, грустно объявил Чижов. — За Казахстаном будут и Дагестан, и Таджикистан, и Туркменистан… Союз потеряет всю Среднюю Азию.

— А ты почем знаешь?

— Я просто вижу вектор развития событий.

— Ах, вот оно что! И что же, это повод для беспокойства? Радоваться надо! В Средней Азии живут одни лишь дикие, кочевые народы. Пусть отделяются! Пусть живут сами, как хотят! Зачем эти вечно дотационные мусульманские регионы нашей цивилизованной Москве?

— Если Средняя Азия отделится от Союза, то БОЛЬШАЯ ИГРА будет проиграна. Неужели ты никогда не слышала об этом термине? И не читала Киплинга?

— Саша, ты уже один раз обозвал меня дурой. А сейчас я это чувствую второй раз. А я не имею привычки общаться с теми, кто меня так… унижает. Я люблю… комплименты. А ты… разве смог бы умереть из-за любви?

— Нет. Эта игра не по мне. Смерть из-за любви хороша для третьесортных поэтов. Но я — не поэт, а солдат. И еще немного Журналист. Я слишком часто видел смерть в Афгане. На моих глазах умирали товарищи. И это внушает мне уважение к жизни. Убийствами многого не добьешься. Кто часто видел смерть, тот не станет умирать из-за любви. Иначе смерть станет чем-то смешным, театральным. Но это не так. Смерть не смешна. Она всегда масштабна и значительна. — Все, вылезай, мы приехали.

Окна Института травматологии на улице Приорова казались огромными глазницами диковинного чудища. Ирис выключила мотор, и помогла Александру выкарабкаться из машины. Чижов виновато улыбнулся и навалился на костыли. Одна его нога была заметно короче другой. Сердце Ирис сжалось от жалости — к афганскому инвалиду и к себе самой. «Ничего себе жених!» — мелькнуло в ее голове. Чижов скрылся в воротах клиники. Теперь надо было как-то убить время. Ирис потянулась к дорогой сумочке и достала пачку длинных сигарет… чиркнула зажигалкой и начала разглядывать, как в синем летнем небе ветер гонит стаю беспокойных белых барашков.

Однако сколько можно курить? Одну, две сигареты? Раздавив окурок о тротуар, от скуки Ирис отправилась изучать окрестности. В продуктовом магазине она собралась было купить бутылку газировки, но полки оказались завалены лишь тушками плохо ощипанной «синей птицы». Перестройка оголила продуктовые прилавки, как если бы на дворе стояло военное время. Ирис крепко, по-мужски выругалась и пошла обратно к своей машине.

Перед ее глазами почему-то всплыли кадры из недавнего телевизионного шоу, где судачили на тему обострившегося дефицита. В страну вернулся Клуб Веселых и Находчивых! «Простой газировки нет, зато веселья — навалом», — злобно подумала Ирис, и тут перед ее глазами поплыло знакомое лицо… увиденное в телевизоре… задорное, лихое, с белобрысыми вихрами. «На повестке дня у нас два вопроса, — бодро сказал герой КВН, — строительство сарая и строительство коммунизма. Так как досок нет, то сразу же переходим ко второму вопросу». КВН — скандальное молодежное шоу. Смех — самое сильное оружие. Где она видела это веселое белобрысое лицо? Ирис достала еще одну сигарету и не спеша раскурила. Снова софиты, мелькание кадров. И опять — знакомое лицо, обрамленное элегантным белым воротничком и театральной черной «бабочкой». Приятный баритон… Анекдот про диссидентов, вернувшихся в Союз… цитата из Бродского. Субтитры: студент Литературного института… Невероятно. Командой КВН «рулил» тот самый диссидент Сергей Алмазов! Ее бывший друг и поклонник, угодивший за решетку, когда они вышли на площадь с плакатами против афганской войны. Теперь он, наверно, всем рассказывает эту историю с лицом мудрого провидца. Еще бы! Политический заключенный стал героем страны! И не случайно его выпустили на телеэкран. Наверно, Сергей вспоминает о той истории с неудавшимся митингом как поэт-пророк, всегда знавший, что Советский Союз в диком Афганистане ничего хорошего не ожидает, и «ограниченный контингент» придется позорно выводить. Вон оно как все обернулось! С этим героем надо бы увидеться… Его надо разыскать! Но как? Да очень просто! На субтитрах значилось, что он учится в Литературном институте, значит…