Книга И будем живы - Валерий Горбань

Да, были времена… А теперь вот уже сам по устойчивости к бессоннице к тому комбату приблизился. По крайней мере, если за последнюю неделю все обрывки отдыха сложить, то вряд ли даже на одну нормальную восьмичасовую дозу наберется. И — ничего. Мозги не съезжают, ноги носят, руки не подводят. Только худеть стремительно стал, хотя и так не пухленький. Похудеешь тут… Каждый день прыгаешь по пять-шесть часов в полной боевой, в машине жаришься-мотаешься. А потом всю ночь в том же исполнении: оружие, шлем, броник, разгрузка… Вчера под утро тельник мокрый с себя стянул, на спинку стула повесил, а с него пот: кап-кап-кап, будто из ведра с водой достал. Интересно, а может быть, жилет не оттого «разгрузкой» назвали, что он плечи от ремней снаряжения освобождает, а в том смысле, что это — отличное приспособление для похудания? Ежели его набить под завязку, да в нем клиента погонять… Никаких таблеток из ананаса и никаких диет не надо. О! Классный рекламный слоган: «Снижение веса от военного стресса!»

— Командир! Наши в засаду попали! Просят помощи! — дневальный из коридора в кубрик влетел, глаза сумасшедшие.

Вот же гадство! Как сердце чуяло!

На бегу в штаб-столовую, к рации: командирам взводов, сорвавшимся следом:

— Кто?! Где?! Наших в движении быть не должно! Все же: в комендатуре или на блоке! Кто разрешил по городу шарахаться?!

Связист, черный вестник, манипулятор рации протягивает, говорит виновато-растерянно:

— Наши… в смысле… вообще наши! Не из нашего отряда. Я позывной не понял. Но наши. Где-то на Старых Промыслах.

— Ты… вообще… ты хоть думаешь, когда говоришь?! Меня чуть кондрат не хватил, т-твою мать! — и в рацию: — Двести девяносто три на связи, 2-9-3 — на связи? Кто запрашивал? Братишки, кто помощь запрашивал?!

Отлегло от сердца немного. Самому-то себе чего уж врать? Немного, но отлегло! Может быть, это эгоизм. Может быть, бездушие. Но если кто-то когда-то будет вам рассказывать, что он гибель ребят из другого подразделения переживал так же, как и смерть близкого друга, что так же сердце рвал, так же от злобы лютой к врагу задыхался — не верьте ему. Не был этот человек под смертью! Невозможно такое. Нет такой силы у сердца человеческого каждый день с каждым своим товарищем — и близким и далеким — умирать. Не книжная это война. Настоящая. И смерть здесь каждый день кого-то вырывает. Всех жалко, все свои. Каждого кто-то дома ждет. И даже чеченцев мирных жаль. Хотя бы настолько, чтобы зазря не убивать, не калечить, не обездоливать. Кровь — не вода. А уж своих-то… Но другие свои — это далекие свои. Это — ничего не говорящие фамилии незнакомых тебе людей. Или просто информация на совещании, в теленовостях, в разговоре: погибли три сотрудника такого-то подразделения… Горькая информация. Тоже душу ранит. Но это — не те, кто рядом. Не те, кто с тобой за одним столом в котелке ложкой звякал, на соседней кровати ночами сопел. Это пробиты и изувечены не те тела, одетые в одинаковую форму, но узнаваемые и днем и ночью, и со спины и на расстоянии. Это омертвели не те глаза: усталые и возбужденные, мрачные и искрящиеся, ненавидящие и победные, грустные и смешливые, что смотрели на тебя и принимали твои ответные взгляды. И они — не отцы, мужья или сыновья тех людей, которые будут встречать тебя в родном городе в день возвращения домой.

Но это вовсе не значит, что мы теперь будем сидеть тут, в тепле и безопасности, и спокойно слушать по рации, как товарищей наших убивают. Что затаимся, тихо радуясь, мол, слава Богу: не мы там под огнем. Если нужно выручать, даже собственными шкурами рискуя, пойдем. Понесем под огонь свои жизни. Те самые — совсем свои, близкие-свои. И нет в этом никакого противоречия. Если не знаешь закона братства, если не готов отдать свою жизнь, чтобы выцарапать братишек из беды, то ты здесь тоже не жилец. Если романтическую шелуху отбросить, то все очень просто, как сама смерть: долг платежом красен. Ведь если сегодня не придешь на помощь другу, то завтра сам попадешь, и попадешь обязательно! Сдыхать будешь, гореть, орать, собственные кишки на кулаки наматывать, кровью захлебываться — не придет никто. Не вытащит. И честно это, справедливо. Не по Библии, конечно. Но тут вторую щеку не принято подставлять. Здесь вообще второй шанс на что-то очень редко выпадает.

— Пионер, Чебан! Всех по тревоге! Солома — к коменданту, по пути подними собрят, пусть готовят технику. И пусть на наш резервный канал встанут, я напрямую буду информацию передавать.

В рации — шелест, в него вплетаются треск характерный и щелчки — ни с чем не спутаешь. Эти щелчки глуховатые — взрывы. Они в рации иногда тише выстрелов слышны: микрофон от перегрузки «затыкается». Сквозь треск — голос неестественно спокойный: держит себя братишка…

— Я сто шестьдесят шестой, сто шестьдесят шесть. Нужна помощь!

Где таблица позывных? Кто такой 166? Нет такого. У меня только городские позывные, и только нашего сводного. А мало ли кто попасть мог…

— Брат, у меня нет твоего позывного, ты кто?

— Соколики, соколики!

Блин компот! Опять москвичам досталось! Сколько же их черная бабка с косой стричь будет?!

— Понял тебя, брат, понял! Где ты?

— Старопромысловская дорога. Не доезжая виадука. Там, где бетонный забор. Бэтээр подбит. Машины подбиты. Огонь…

…Тишина глухая ватная…

— Я — 2-9-3, я — Змей! Слышу тебя, слышу, говори!

— Огонь плотный с холма. ДШК, снайперы. Двое убито. Есть раненые. Мы пока под забором в кювет забились. Выручайте, братишки! Мы тут долго не протянем, выручайте!

— Понял тебя, понял! Держись, брат, обязательно выручим!

Что же такое? Почему их никто, кроме нас, не слышит? Уже весь город на ушах стоять должен! Мы ведь дальше всех от них. А на Старых Промыслах комендатура рядом совсем. ГУОШ недалеко. И из «Северного» быстрей добраться! Возле него техники — как в северной речке нерестовой рыбы. Рядами, борт к борту.

— Связист, прямую связь с «Северным» давай. Похоже, мы одни ребят ловим: сидим высоко. Или еще почему-то, черт ее, эту вашу связь, разберет!

— «Северный» и все, кто меня слышит: я — два-девять-три… На Старопромысловском шоссе, в квадрате…

Ну и как координаты давать?! У меня карта Генштаба восьмидесятого года. Большая карта, весь город на ней. А у других какие? Вот подготовились к войне, академики хреновы…

— «Северный», виадук на этом шоссе знаете? За ним, если из города смотреть…

Сдуреть можно! Пятнадцать минут уже прошло.

Почти десять из них разнообразные дежурные и поддежуривающие штабисты на доклады по инстанции потратили. Наконец, все проверили, все повыспросили. Но нам на выход «добро» не дали… Хрен бы я их послушал. Тем более что Николаич, комендант, тоже загорелся, рукой махнул: «Давайте! И я с вами! Если что, все на себя возьму!»

И собрята возле бэтээра своего у КПП уже извелись вконец, матерятся от бессильной ярости.