Книга Цирк мертвецов - Джон Кей

— Я тебе, по-моему, ещё и рукавицу покупала, — сказала мама. — По-моему, да. Все ребята по соседству пытались пробиться в Малую лигу, а ты отказывался. Тебе нравилось ходить на пляж. Тебе нравилось разглядывать соблазнительных девчонок в купальниках.

— Когда я учился в старших классах, то иногда приводил девчонок домой, пока ты была на работе. Спорю, что ты не знала об этом.

— Ох, Крис, — вздохнула его мать. — Я — мать. Я стирала. Я стирала простыни и полотенца. Я знала, что происходило.

Лонг засмеялся.

— Ах, ну да, конечно, — сказал он, и повисла пауза. Мать Лонга, ещё не привыкшая к тому, что он стал звонить ей каждую неделю, не хотела вешать трубку и принялась рассказывать о чём-то неестественно возбуждённым голосом. Иногда она колебалась, сомневаясь, можно ли затрагивать те или иные темы, например, о его проблемах с наркотиками, чего он никогда не отрицал, или о той жизни, которую он вёл в Голливуде, беззаботную и беспокойную, сомнительную жизнь, наполненую опасностью, где уже нельзя сказать — кто прав, кто виноват.

Лонг, вынюхавший дорожку героина, ответил:

— Помнишь, когда мне было четырнадцать? Ты на Рождество подарила мне бонги.

— Ты хотел барабанную установку, но я знала, что ты не будешь ходить на уроки.

— Ты была права.

— А что я ещё тебе дарила?

— Переносную печатную машинку «Смит-корона». Свою первую опубликованную статью я напечатал на этой машинке. Это было интервью со Скримин Джей Хоукинсом[142], которое появилось в школьной газете.

— Ты был очень умненьким мальчиком, — ответила мама Лонга. — Но ты никогда ничем подолгу не увлекался. Тебе всегда не хватало дисциплины.

— Так и бывает, если принимаешь наркотики. Всё твои мысли вылетают в окно. Ты не можешь ни на чём сосредоточиться.

— И ты попал в беду.

— Да.

— Ты и теперь в беде?

— Да, мам. В большой беде.

За этим признанием последовала тишина, Лонг встал, с телефоном подошёл к окну и выглянул на улицу. Он заметил «Эльдорадо», припаркованный у Аргил, и Ларри Гавану с Джекобом Ризом на переднем сиденье. Верх был откинут, и волосы Риза, обильно смазанные гелем, во влажном ночном воздухе казались скорее голубыми, чем черными.

Мать Лонга сказала:

— Как бы я хотела тебе помочь, Крис.

— Я знаю.

— Если тебе нужны деньги…

— У меня много денег, мам. И наркотиков тоже много. Зато времени у меня немного.

Мать Лонга ждала, что он объяснит свои слова или превратит всё в шутку. Потом ошеломлённым и испуганным голосом она спросила:

— Ты меня отвезёшь на игру «Падрес»?

— Конечно.

— Жду.

— Может быть, уедем за границу?

— В Мексику?

— Да.

— Ладно, — ответила она. — Если хочешь.

Оба помолчали пару секунд. В это время в памяти Криса Лонга всплыла очень четкая картинка, которую он, казалось, давно забыл:

Полный мужчина лет сорока вышел из одноэтажного домика из необожженного кирпича с черепичной крышей, над его парадным входом лёгкий полуденный ветерок развевал флаг Мексики. В кулаке он сжимал несколько писем и время от времени нервно их перебирал. Он шёл к машине, которая была припаркована рядом с горбатым тротуаром, голубому «Шевроле» с блондинкой за рулём, чьё лицо скрывали красный шарф и очень большие зелёные очки.

Мужчина был одет в чёрные брюки и белую хлопчатобумажную рубашку с короткими рукавами, точно так же был одет и другой, намного более стройный мужчина, который вылез из серого «Мерседеса», припаркованного следом за «Шевроле». В руках у этого мужчины был пистолет, пистолет с серебряной ручкой, чьё дуло смотрело прямо в голову полного человека, потом яркая вспышка, более дородный мужчина падает вперёд, и в полупустом пространстве вокруг его головы расползаются три пятна крови.

Лонг спросил у мамы:

— Ты когда-нибудь встречалась с дядей Лютером?

— Братом твоего отца? Да, конечно.

— Как он выглядел?

— Он мне не нравился. А ему не нравилась я.

— Потому что ты еврейка?

— Да.

— Ты рада, что он умер?

— Крис, — сказала его мать слегка разражено. — Почему ты спрашиваешь меня об этом?

— Просто интересно.

— Да, — сказал она, и в голосе её не прозвучало ни тени сомнения или вины. — Я рада, что он мертв.

Риз стоял рядом с «Эльдорадо» и говорил с Гаваной, время от времени оглядываясь через плечо на особняк Аргил. Гавана сказал, что ему почему-то весело, и жизнерадостно засмеялся, но смех его звучал натянуто.

— Хотел бы я, чтобы ты сейчас была здесь, — сказал Лонг в трубку.

— Где?

— Здесь, со мной, — сказал Лонг, наблюдая, как Риз отходит от машины, скрывается за длинной зелёной изгородью, и сворачивает к ступенькам, ведущим к квартирам на втором этаже. — Сейчас. Я хотел бы сейчас обернуться и увидеть, что ты сидишь за маленьким столиком на моей кухне. Мы могли бы поговорить.

— Мы и сейчас разговариваем, Крис.

— Ну да, но как многого я не могу понять!

— Например?

— Например, как я могу оттуда попасть сюда, — ответил Лонг, и повисла краткая пауза. — Я хочу кое-что тебе рассказать, мама. Это самое лучшее воспоминание из детства. Послушаешь?

— Конечно.

— Это было 6 октября 1958 года. Я даже запомнил дату, потому что в тот день начались игры чемпионата по бейсболу и ты была очень возбуждена. Тем утром я встал рано и перед тем, как поехать в школу, вымыл машину. По пути я заехал за Сьюзи Формэн, которая в том семестре была моей подружкой. По радио шла реклама сигарет «Пэлл-Мэлл», которые Сьюзи как раз курила. Когда она закончилась, Сьюзи порывисто прижалась ко мне, а по радио зазвучал голос диск-жокея Джимми О’Нейла: «Ребята, пока шла рекламная пауза, к нам в студию пришёл агент „Брансвик Рекордз“. Его зовут Ленни Делюка, и он только что дал мне новую пластинку Джеки Уилсон. И знаете что? Мы с вами прямо сейчас её и послушаем». Заиграла песня «Lonely Teardrops», и мы знали, — я, Сьюзи и все, кто в тот день тоже ехал в школу, — что Джимми О’Нейл сказал правду, мы все вместе слышали её первый раз в жизни.

Лонг усмехнулся, отошёл от окна и снова сел на диван. Рассказывая все это маме, он на мгновение поверил, что всё и впрямь может кончиться хорошо, что он снова может стать тем самым мальчиком, который ехал в машине, а девушка обнимала его, и песня звучала по радио, оконные стёкла дрожали, и в теле его чувствовалась головокружительная лёгкость.