Книга Философы с большой дороги - Тибор Фишер

– А как там... с той стороны? – поинтересовался я.

– А... Вот чего вы захотели... Ну а я хочу знать – я-то что с этого поимею? – Мадам Лесеркл с силой ткнула пальцем себе в ухо. – Даже этого не чувствую! А ведь, поди, здорово расцарапал ухо! Или порвал? Ну-ка... Чтоб этой жирной гусенице... Пусть получит за свои «услуги». Так как насчет меня? Я пою только за наличные.,.

– Что вы имели в виду?

– Ну? Мы ведь говорим о вещах серьезных? Серьезней некуда. Ты, философишко, должен бы был дойти до всего своим умом. Только вот лучшие ваши «мыслители» – они ж ни на что не годны. На их «мысли» – только мухам какать. Ты мне напомнил тут одного чудика – видел я его в свое время. Не помню уж, как звали. Ну, в общем, он выдрессировал свою псину лизать ему яйца.

Я задумался о бренной оболочке этого «изобретателя» – давно ли по ней отслужили отходную или что там...

– И чего же вы хотите?

– Что-то вы не очень позаботились о развлечениях для дорогого гостя. Как насчет какого-нибудь возбуждающего зрелища? Тебя и эту прошмандовку я в виду не имею...

Мадам Лесеркл опустилась обратно в кресло и принялась изо всех сил раздирать свою грудь, покрывая ее столь замысловатыми царапинами, что один их вид лишил бы дара речи самых прославленных каббалистов.

– Я хочу оргию – по полной. И чтоб обязательно были мальчики. Девочки. Мальчики и девочки. Очень юные. Очень много. Блондинки. Очень блондинки... Ты, знаешь ли, здорово напоминаешь одного лысого мудозвона. Имя его забыл, но не суть. Его еще изгнали из Эфеса за то, что непрерывно бздел. Эфесцы, конечно, сами то еще дерьмо, но одного у них не отнимешь – с лысыми мудозвонами они не церемонились.

– Как насчет того, чтобы представить нам образчик предлагаемой мудрости? – вмешалась Жослин.

– Сперва оргия, мудрость после. И чтоб они все были свеженькие и жизнерадостные. Постных морд мне тут не надо. И чтоб грациозные были... – Мадам Лесеркл принялась изо всех сил биться головой о столешницу – на это нельзя было смотреть без содрогания.

– Ну, это можно организовать, только не сразу... Нужен образчик мудрости, а там уж... – гнула свое Жослин.

– Ты мне, лапуля, кое-кого напоминаешь. Нет, нет, имя вспомнить я, конечно, не могу. В общем, он промышлял грабежом могил. Написал какой-то трактат по оптике – ну да кто ж без этого! Я его своими ямбами заклевал до смерти. А к могилам уж как его тянуло! И думаете, из-за денег там или драгоценностей? Вовсе нет!

– На что похожа смерть?

– Ну как бы это сказать... Это я поведаю вам просто так, на дармовщинку... В общем – могло бы быть и хуже. Я мог бы оказаться в шкуре лысого, жирного, мерзкого философа, у которого к тому ж мачта не стоит. От этого я упасся хотя бы...

– Скажи это мадам Лесеркл, – резко бросила Жослин.

– А ты думала как? Нет денег – нет и песен. Вот мальчики и девочки будут...

– Сперва докажи, на что ты способен. Деньги на бочку! – сказал я, внутренне волнуясь. – А то что-то у нас возникают сомнения в твоей платежеспособности...

– Ты, истончающий время! Лишенный образа! Тот, кому не воздвигнут треножник. Единый и многий! Поцелуй меня в смердящую задницу!

Мадам Лесеркл подошла к окну и слегка раздвинула занавески, впустив в комнату предвечерний свет. Бормотание прекратилось. Взгляд был устремлен куда-то вдаль. Продолжалось это довольно долго. Может, причиной был яркий свет из окна, но глаза мадам затуманились, при этом руки мадам все так же недвижно опирались о стекло. Мадам не двигалась – мы с Жослин недоуменно переглянулись: что делать? И тут мадам Лесеркл осела, как сброшенное на пол платье, и ее голова возвестила о своем соприкосновении с полом характерным трескающимся звуком – слегка приглушенным копной волос.

* * *

– Ну вот, – пробормотал я, выходя из больницы, куда мы доставили контуженную мадам. – Не зря потратили денежки...

Жослин только клацнула в ответ сережкой во рту.

Покаяние Каина

Я уже давно приценивался к мысли: а не полюбопытствовать ли мне, как там мои давние тулонские пристанища? При том что во Франции не было места, где бы я ни ошивался и ни бил баклуши, предлагая жаждущим бесценное содержимое моей башки, в Тулон я попал лишь однажды – и с тех пор не заглядывал туда тридцать лет.

Поначалу как-то само выходило, что мое присутствие всегда требовалось в каком-то ином месте. В этих иных местах меня ждали деньги или ночлег или же стрелка моего компаса – того, что ниже талии – указывала на север, на юг, на запад или восток, включая прочие возможные варианты, за исключением Тулона.

Однажды я проезжал Тулон по дороге в Ниццу – в три часа утра, в спальном вагоне, – но я лежал ногами к окну, штора была опущена, ночь стояла слишком темная, к тому же на ногах, как известно, нет глаз. И я стал побаиваться Тулона.

– Ты что, боишься Тулона? – спросил Юбер, подъезжая к городу.

– Город юности, знаешь ли... Юности – во всей правде ее.

Истина сурова

Я утратил все – пожалуй, это так, все, за исключением пути – в картографическом понимании этого слова. Я всегда мог отличить, где право, где лево, но что касается различения правды и кривды... Я лишился (порядок перечисления произволен) карандашей, бумажника (и не одного), документов, книг, чемоданов, машин, пушистых зверьков, пятнадцатилетней отсидки в тюряге – всего, кроме собственного занудства.

И хотя я не был здесь три десятка лет, я пробирался через сплетение улиц без малейших колебаний.

Вот я на улице, где когда-то жил. Такое чувство, будто просто выскочил на угол в магазин и теперь возвращаюсь обратно. Ничем не примечательная улочка, и здания на ней – как везде, только вот я на ней жил, а это не пустяк.

Этого возвращения я побаивался всерьез, ибо, неоднократно навещая иные безумные пристанища, служившие мне домом в юные годы, я, может статься, переусердствовал – эти мои набеги просто вытоптали память. Воспоминания наползали на другие воспоминания, наслаивались, образуя путаный клубок, покуда не слились в одно неразборчивое пятно.

А Тулон – Тулон стоял среди них особняком. Оттиск памяти, четкий, как гравюра. Я раскупоривал вино моей молодости – урожая того самого года. Считается, что все мы тоскуем по юности. Особенно настаивают на этом поэты. Звонкая зурна времени.

Каков был Эдди?

В молодости (двадцать лет) у Эдди были здоровье, будущее и моральные принципы.

Красивые женщины,

с которыми я отказался спать 1.1

Категория эта невелика, очень и очень невелика. Даже если ее расширить до понятия «женщины, с которыми я отказался спать», в ней будет лишь один персонаж.

Речь идет об одной из преподавательниц той тулонской школы, где подвизался ваш покорный слуга. Как-то она пригласила меня домой на чашку чая. Придя в гости, я старался не поднимать на нее глаз, ибо опасался, что всякое внимание с моей стороны вызовет такую бурю в ее душе, – ее кожа – она предательски много выбалтывала... Мне оставалось только коситься в сторону или смотреть куда-то поверх моей собеседницы, удерживая ее образ на периферии зрения.