Книга Гарпия - Генри Лайон Олди

Это было удивительно. В семье никто не бранился вслух. Ну, допустим, кукиши случайно скрутились. А слова? Тойво Остерляйнен, отец ребенка, подступил к супруге с допросом. Не она ли тайком портит ребенка? Ах, не она! Тогда не ее ли подруги, у которых языки до пупа и ниже? Ах, не подруги! Ну, возможно…

Тойво славился медлительностью, помноженной на цепкость. Эти качества свойственны многим достойным сынам Северной Борландии. Его супруга, Кончита Остерляйнен, в девичестве Ховельянос, хорошо знала характер мужа. И предпочла быстро сознаться в том, чего не делала. Иначе пришлось бы до вечера отвечать на вопросы. Да, ляпнула глупость при малыше. Он и запомнил.

Прости, дорогой, я тебя люблю!

Тойво застыл идолом Добряка Сусуна, переваривающего людские грехи – осмысливал услышанное. Как же так? Он едва приступил к делу, а жена уже… Что она ответила? Надо переспросить. Поцелуи? Тащат в спальню? Стаскивают рубаху? Нет, он, конечно, не против. Но сперва нужно…

Через пару часов, одеваясь, он решил, что обсудит этот казус с женой позже. И намерение честно исполнил – спустя четыре года, когда малыш Хулио прибежал домой зареванный, с разбитым носом. Досталось ему, как не трудно догадаться, за язычок, острый не по годам.

– А чего он дразнится? – хором заявила соседская детвора, когда отец пострадавшего учинил разбирательство.

Тут-то и состоялся отложенный про запас разговор. Скверно, Кончита. Надо с сыном что-то делать.

– Надо! – согласилась любимая. – Я им займусь. Он больше не будет.

И на спальню кивнула.

Первую часть обещания она сдержала, занявшись воспитанием сына. А насчет «больше не будет» – погорячилась. Увещевания, нагоняи, страшные истории о болтунишках, неизменно попадавших на обед к троллям-людоедам, даже порка отцовским ремнем – ничего не помогало. Хулио обещал быть хорошим. Он крепился час, два; иной раз – день…

Потом его прорывало.

Быстрые ноги – ценное дополнение к злому языку. Но ноги спасали не всегда. Старые синяки не успевали сойти, как Хулио получал новые. Забившись на чердак, он плакал от бессилия. Можно подумать, ему нравится огребать тумаки! Не иметь друзей, ловить на улице косые взгляды, вжимать голову в плечи, ожидая взбучки.

Язык себе, что ли, отрезать?

Языка было жалко, и все оставалось по-прежнему. В конце концов родители махнули на сына рукой. "В судейские его отдать? – размышлял отец. – Обвинителем? Или к купцам в тайные «бубенцы»? Чужой товар ругать, покупателей отваживать?

Последний вариант казался Тойво Остерляйнену наиболее перспективным. Он и сам был купцом средней руки. Ходил на барках вдоль побережья: из Бадандена в Порт-Фаланд, из Малабрии в Нижнюю Тартинку… Пропал он в рейде на Маал-Зебуб. Отправился с грузом пеньки – плачь, жена, море глубоко…

Кончита год ждала мужа. Задерживается, – уверяла она себя и других. Когда мясник Руперт впервые сказал при маме, что она – вдова, Хулио костерил Руперта полчаса, не умолкая. Мать не стала одергивать сына. Назавтра она надела траур. Разные они были – камень-Тойво и огонь-Кончита. Очень разные.

Такая вот любовь.

Но траур закончился, а жизнь продолжилась. От мужа-купца у молодой вдовы осталось приличное наследство. Вскоре в дом Остерляйненов зачастили кавалеры. Кое-кому вдова, вздыхая, позволяла остаться на ночь. Но надолго не задерживался ни один.

В этом не последнюю роль играл язык Хулио. Когда очередной кавалер узнавал о себе ряд интересных подробностей, он неизменно срывался, отвешивая мальцу затрещину. После чего мать выставляла ухажера вон. Делить кров и постель с тем, кто поднял руку на ее сына?

Убирайся!

Однако всему приходит конец. Незаметно, исподволь, в доме обосновался блондин с вкрадчивым баритоном и пальцами шулера. Он дарил Кончите букеты алых роз, а по вечерам пел романтические баллады, аккомпанируя на лютне. Кончита млела, и блондин оставался еще на ночь, и еще… В ответ на издевки мальчишки блондин заливался хохотом, грозил Хулио пальцем, но рук не распускал.

– Мама, он червивый! От него тухлятиной несет! – убеждал Хулио.

Кончита хмурилась, или улыбалась, или отвечала невпопад. Она ослепла и оглохла. Блондин, которого звали Валдис, очаровал ее. Опоил приворотным зельем? Хулио этого не знал, но видел: привычный мир трещит по швам. Верное оружие не срабатывало.

Осенью сыграли свадьбу.

Ни гнусная «поздравлялка», которую Хулио зачитал во всеуслышанье, ни шутиха, подложенная в торт, не помогли. Мама смеялась и чуть ли не облизывала нового мужа, с ног до головы заляпанного кремом. Валдис впервые повысил на мальчика голос, но Кончита обвила мужа руками за шею и увлекла в спальню. Способ проверенный: на Тойво он срабатывал, сработал и сейчас.

Хулио понял: грядет беда.

Назавтра Валдис потребовал, чтобы «сынок» звал его отцом и бросил сквернословить. В ответ Хулио объяснил «папаше», куда тому следует идти, и что с ним там станут делать быки-производители. Валдис побагровел, взялся за плетку, но сдержался.

– Уверен, мы с тобой еще подружимся, – его ухмылка напоминала бинар-фальшак с облезшей позолотой. – Съездим в Ластицу, на ярмарку. Обнов тебе купим, в цирк сходим…

– Сам поезжай, бледная поганка! – насупился мальчишка.

Увы, ехать пришлось. Мама встала на сторону отчима. Ехали целый день, в настоящей междугородней «кукушке». Пассажиры лезли в ящик-кузов, цепляясь за обода колес и хвосты лошадей. Потом их закрывали съемной стенкой. Кто хотел, мог ехать на крыше. Остальные поминутно, словно птички из часов, высовывали головы в окно: скоро ли конец этой пытке?

Хулио понравилось. Он из родного Стешеля раньше не выезжал, и всю дорогу глазел по сторонам. Даже ругаться забыл. «Может, Валдис не такая уж сволочь?» – затеплилась слабая надежда.

В Ластице отчим первым делом отправился не на ярмарку и не в цирк, а в таверну «Три сапога». Сказал – дела. Обожди на улице, я скоро выйду. Спустя час Хулио сунулся внутрь. Отчима в таверне не оказалось.

Мерзавец сбежал, бросив пасынка в чужом городе.

Так Хулио Остерляйнен стал бездомным. Наверное, он сумел бы вернуться в Стешель. Но мальчик понимал: вернется – пропадет. Отчим убьет его, и спишет грех на местное отребье. Спасибо, папаша, за милосердие: мог бы и в глухом лесу бросить…

Сперва бродяжка попрошайничал. Подавали ему скверно. Раз за разом он убеждался в справедливости поговорки «Язык мой – враг мой». Затем его избили конкуренты. Хлебные места, щенок, не про твою честь! Станешь маячить – на ремни порежем.

Ладно, сказал Хулио. Просить не буду.

Буду воровать.

Новичку везло. Он даже воспрял духом. Вор – это романтика. Главное, набить руку – чтобы не набили морду. Выучусь красиво лямзить, вступлю в Синдикат Маландринов… Разумеется, он попался. Едва жив остался. Грязный оборванец, Хулио тенью бродил по городу, питаясь объедками на задах харчевен. Воровать он теперь боялся. Но однажды не утерпел: у тетки из кошелки торчал свежий калач.