Книга Занавес молчания - Андрей Быстров

Не получилось у них… Сорвалось. Об этом думал Александр Андреевич Кронин, сидя у окна электрички, уносившей его в Санкт-Петербург… Навстречу последнему, обреченному поединку с НИМИ, навстречу телефонному звонку через Марину своему племяннику Борису Кедрову, навстречу своей смерти.

Часть третья«МЕЛЬНИЦА»

1

Здесь не было солнца… Здесь, под землей.

На какой глубине? Профессор Илларионов не знал этого, но ему казалось, что он ощущает давление сгущенного воздуха на грудную клетку, огромное из-за огромного расстояния до поверхности. Он понимал, что ощущение иллюзорно, а глубина скорее всего не так велика, но от этого понимания не чувствовал себя лучше. Ночью (он определял это лишь по часам) он слышал отдаленный гул каких-то громадных механизмов, передающих стенам едва уловимую вибрацию. «Черная машина работает, – припомнилось ему из „Кукушкиного гнезда“ Кена Кизи, – они запустили ее глубоко под землей… Кладут туда человека, а вынимают то, что им нужно».

Утром, впрочем, утро здесь было таким же условным, как и ночь, Илларионова разбудил один из тех двоих, что встречали его у самолета. Из реплик на так называемом торжественном обеде в честь прибытия Илларионова профессор уяснил, что этого человека зовут Михаилом Игнатьевичем, но ничего другого о нем не узнал.

Чтобы Илларионов мог спокойно одеться и привести себя в порядок, Михаил Игнатьевич деликатно удалился в смежную комнату (профессора поселили в трехкомнатных апартаментах).

– Я покажу вам ваш рабочий кабинет, профес­сор, – сказал Михаил Игнатьевич, когда утренний туалет Илларионова был завершен. – Теперь он в другой части комплекса, но, конечно, все ваши материалы бережно сохранены. Понимаю, как вам не терпится встретиться с Виктором Генриховичем… Увы, его сейчас нет, и пока неизвестно, когда он прибудет. Могу лишь обещать, что вы увидитесь в самое ближайшее время.

Илларионов, который вовсе и не мечтал о встрече с неведомым ему Виктором Генриховичем, изобразил вялый энтузиазм.

В стерильно-больничных коридорах некоторые из проходивших мужчин и женщин (кое-кто в белых халатах) здоровались с ним, называя его по имени и отчеству. Профессор отвечал вежливыми поклонами и улыбками.

Кабинет, освещенный люминесцентными бра, был маленький, тесный, здесь хватило места только для письменного стола с компьютером и сейфа с цифровым замком. На столе с краю притулился телефонный аппарат.

– Устраивайтесь, профессор, – пригласил Михаил Игнатьевич. – Ваши папки в сейфе, код замка – два триста одиннадцать. Войти в курс наших последних достижений вам помогут компьютерные файлы под литерой кью – не помню, сколько их там. Кажется, от кью-один до кью-восемнадцать. Не думаю, чтобы у вас возникли трудности. А при любых вопросах звоните три-ноль-ноль, отвечу я или кто-то из моих ас­систентов.

– Сколько у меня времени? – спросил Илларионов, усаживаясь за стол.

– Сколько вам понадобится. Но чем быстрее вы приступите к практической работе, тем лучше.

– Это ясно… А как насчет кофе и сигарет?

– Сигареты в правом ящике стола. А кофе или там перекусить вам дадут, если позвоните два-ноль-два.

– Спасибо, Михаил Игнатьевич.

– Не за что! Такие вроде бы мелочи – а разве это мелочи? – у нас хорошо продуманы, для комфортной работы… Ну что же, осваивайтесь, коллега, не стану вам мешать.

Он ушел, прикрыв за собой дверь. Профессор с минуту сидел неподвижно, глядя на темный экран монитора. Потом протянул руку, чтобы включить компьютер, но передумал, встал из-за стола и отпер сейф. Достав оттуда три простые синие папки без каких-либо наклеек и надписей, он вернулся за стол, положил их перед собой и открыл верхнюю.

Сверху лежал документ, озаглавленный «Докладная записка», адресовался он «проф. Довгеру В. Г.». Не веря своим глазам, Илларионов читал набросанные быстрым почерком, немного клонящиеся вниз строки. «Результаты экспериментов серии М-20 убедительно показывают…» Что именно они показывают, Андрей Владимирович не очень четко понял, хотя речь шла в общем о той области физики, какой он по преимуществу и занимался. Но только в общем! А конкретно ни таких, ни похожих экспериментов профессор Ил­ларионов не проводил никогда и нигде. Он даже не понимал их цели, не понимал, ЧТО тут, собственно, исследовалось и зачем. Тем не менее под документом стояла его подпись… И дата – 10 февраля 1991 года.

Оттолкнув лист под монитор, Илларионов нашарил в ящике сигареты и зажигалку, закурил. Если в кабинете предполагается курение, где-то должна быть и пепельница, но профессор не нашел ее. Он стряхивал пепел в оторванную картонную крышку от сигаретной пачки.

Это мой почерк, мысленно повторял он, и это моя подпись. Несомненно. Если подделка, то более чем виртуозная. Для подписи Илларионова было характерно сильное нажатие в конце финального росчерка – такое, что бумага почти прорывалась, вспарывалась снизу вверх под неизменным углом. Чтобы изучить и подделать такое, надо быть настоящим профессио­налом. Конечно, это возможно, ничего невозможного в мире фальшивок нет. Но смысл?!

А вот чего быть не могло, так того, что Илларионов действительно составил эту докладную записку и потом непостижимым образом забыл о ней. Не могло такого быть из-за даты – февраль 1991 года. Как раз тогда профессор лежал в больнице в Санкт-Петербурге. Из-за случайной досадной травмы, приведшей к осложнениям, он провалялся в больницах чуть ли не целый год безвылазно – с осени девяностого по октябрь девяносто первого. Какие в больницах эксперименты?

Загасив сигарету, Андрей Владимирович перелистал содержимое верхней папки. Там были докладные записки вроде первой, памятные заметки и наброски, листы с расчетами, таблицами и графиками, предложения по направлениям работ, ответы на какие-то запросы… Везде его рука, везде рука Илларионова, кроме немногих отпечатанных материалов. Профессор не стал вникать. Он захлопнул папку, отодвинул ее от себя и включил компьютер.

Файлы с индексом «кью» также трактовали о вещах, не слишком внятных на первый взгляд. Без сомнения, Илларионов мог бы в них разобраться: перед ним не темный лес посторонних формул, а его родная стихия. Но что ему это даст? Допустим, он истратит уйму времени и выяснит, какими исследованиями здесь занимаются. Поможет ли это решить загадку, относящуюся к нему самому? Не исключено, что да… Или нет с тем же успехом. Измученному неизвестностью профессору хотелось отыскать короткий и верный путь. Наука никуда не денется. Важно узнать, почему Андрей Владимирович оказался здесь, что с ним произошло…

Возле двери висел белый халат. Илларионов надел его как защитную броню – ему представлялось, что в халате он будет выглядеть тут органичнее, – и вышел из кабинета.

В какую сторону идти? А, все равно. Ряды дверей, незнакомые люди… Что он сможет разгадать, бесцельно слоняясь по коридорам? Нечто близкое к отчаянию с такой силой захлестнуло вдруг Илларионова, что он ощутил приступ тошноты и прислонился к стене. Нет, нельзя так раскисать! Если начинать с этого, в конце неминуемо ждет поражение. Какие формы оно примет, что в ситуации Илларионова можно считать поражением и победой – время этих вопросов еще не пришло, но, если уже сейчас плыть по воле эмоций, проще сразу сдаться.