Книга Валентайн - С. П. Сомтоу

не познав[67].

Финальные строчки «Царя Эдипа» — сочинения поэта, который уже больше века как мертв. Но когда он был жив, он часто пел эти строки в пещере Сивиллы, когда нужно было составить аккомпанемент ее мрачным пророчествам.

Архаичная мелодия и знакомые слова выманили его из города. Песня звала его через пустыню. Песня летела на крыльях ветра и текла вместе с рекой, полноводной от пролитых слез Изиды. Повсюду на берегах Нила — горестные причитания и плач. Кто-то умер. Какой-то большой человек. Мальчик так и не понял, кто именно. Древняя пьеса Софокла, посвященная неумолимым деяниям судьбы, будет разыграна на его погребении — этого человека, который умер. То, что он слышит, — это пока репетиция. Все это ему удалось собрать из обрывков фраз, выхваченных из порывов ветра.

Музыка не отпускает его — зовет. Каждый день, пробудившись ото сна, что подобен смерти, он ее слышит в вечерних сумерках. По мере того как речная баржа, на которой прячется мальчик-вампир, продвигается дальше на юг, мелодия звучит все яснее. Наконец баржа подходит к берегу, где разбит город шатров и палаток. Еще около дюжины барж стоят у дощатого причала. В роще пальмовых деревьев алеет высокий шатер — такого же цвета, как небо в закате.

У реки — профессиональные плакальщицы. Их лица выбелены гипсом. Они бьют себя в грудь, рвут на себе волосы и кричат:

— О Адонис, о Таммуз, о Антиной.

Первые два имени — это боги, которых почитают на Востоке. Боги плодородия, которые умирают каждую весну, но на третий день возрождаются к жизни. Но последнее имя ему незнакомо. Но, наверное, это тоже какой-то бог.

Или нет?

Он идет вслед за голосом, который привел его сюда от самой Александрии, и выходит к шатру, где начальник хора дает наставления молоденьким мальчикам, которые будут играть в драме Софокла женщин из Фив. Мальчики, должно быть, свободнорожденные — в них нет ничего от пассивной покорности рабов. Они стоят в своих шерстяных хитонах в свете горящей лампы. Как это ни парадоксально, но начальник хора — плешивый мужчина с плетью в руках, готовый пустить ее в ход, если ученики забудут про дисциплину, — похоже, раб. Раба всегда отличишь от свободного человека, пусть даже он разодет в шелка и парчу и его украшения и духи стоят целое состояние.

Никем не замеченный, мальчик-вампир стоит в тени.

— Ты, Пертинакс, не разевай рот, как рыба! — говорит начальник хора. — А ты, Аристон, кажется, бережешь голос. Бери ноты в полную силу и держи, сколько нужно. Надо, чтобы вас было слышно во всем театре.

Они начинают снова:

Бродит в чащах он, в ущельях,

Словно тур, тоской томим,

Хочет сбросить рок вещаний

Средоточия земного...[68]

Средоточие, земное. Пуп земли. Дельфийский оракул. В воздухе пахнет ладаном. Один голос особенно выделяется в хоре. Тот самый голос, который мальчик-вампир услышал в Александрии, — голос, добравшийся до него с ветром пустыни. Мальчик, который поет, еще совсем юный. Откуда он может знать эти темные истины? Он, этот ребенок, еще не переступил черту, отделяющую жизнь от смерти. Древняя музыка воспаряет ввысь, а потом затихает. «Когда-то и я был таким, — думает мальчик-вампир. — Точно так же я пел про судьбу и печаль, про любовь и потери, про страсть и похоть — пел о том, чего сам не познал. Пел, пробуждая в других воспоминания о том, чего мне никогда не узнать. Я был сосудом, но не вином в сосуде — я был голосом, но не музыкой».

Мальчик-вампир стоит в тени. Он вспоминает. Было время, когда он еще умел плакать. Но вампиры не плачут.

Музыка, говорящая о человеческой боли, притупляет его нечеловеческую боль. Даже жажда уже не такая жгучая.

Репетиция закончена. Раб, который сейчас хозяин, говорит:

— И мы помним Антиноя.

Мальчики кланяются. На секунду в шатре повисает угрюмая тишина, но лишь на секунду — мальчики уже выбегают наружу, смеясь и болтая.

Мальчик, который уже перешел черту между жизнью и смертью, тоже с ними. Незамеченный, неприметный. Мальчик с самым красивым голосом идет один. Ему не нужны друзья. В руках он несет лиру. Он идет, тихонечко напевая себе под нос. Какой-то кельтский язык, варварский и жутковатый.

Юный певец направляется к шатру Цезаря — высокому пурпурному шатру со стражей у входа. Мальчик-вампир идет следом.

Вот он уже внутри. Снова таится в сумраке. Мальчик-кельт садится у ног императора и начинает петь, не дожидаясь приказа. Но сейчас он спит. Как и писец, клюющий носом над своей восковой табличкой. Не спит только Цезарь — лежит на ложе, откинувшись на шелковые подушки, — бородатый мужчина в греческом одеянии. Он остриг волосы. Он — в трауре. Его хитон и гиматий разорваны, как и подобает скорбящим, понесшим тяжелую утрату.

Мальчик-вампир подступает ближе. Хотя он движется беззвучно, Цезарь его слышит. Горе обострило его восприимчивость, и он чувствует то, что обычно не чувствуют смертные. Он поднимает глаза и говорит:

— Антиной. Я знал, что ты вернешься. Это правда. Ты — бог.

— Я не тот, за кого ты меня принимаешь, — говорит мальчик-вампир. — Антиной умер. Я видел плакальщиц у реки. Я... — На мгновение он умолкает, пытаясь придумать имя. — Я Лизандр. А ты?

— Ты прошел незамеченным мимо стражи, ты как будто сгустился из тени, ты не знаешь, кто я. Такого просто не может быть, если ты не какое-нибудь сверхъестественное существо, которое только-только поселилось в потустороннем мире и разучилось всему, что когда-то умело и знало. Я император Публий Элий Адриан, владыка мира. А ты, который сейчас называется другим именем, ты — Антиной, возлюбленный императора. Из-за любви ко мне ты утопился в Ниле — и тем самым купил мне жизнь. А теперь ты вернулся из царства Гадеса. Сейчас как раз вечер третьего дня после твоей смерти — и вот он ты. Как Таммуз, как Адонис, как этот Иисус, которого почитают христиане. Теперь я знаю, что ты — бог. Я собираюсь построить здесь город. Я назову его Антиноаполис. И люди тебе будут поклоняться, как богу.

На лице императора — радость. «Он принимает меня за другого, — думает мальчик-вампир. — Он смотрит на меня, создание тьмы, и видит свет. Видит бога».

— Чего тебе надобно от меня, Антиной? — говорит император Адриан.

— Я хочу пить, — отвечает мальчик.

— Тогда пей, — говорит Адриан и протягивает ему обе руки. Его запястья туго перетянуты бинтами. Император пытался покончить с собой. Резал вены. — Вот она, жизнь, которой я обязан тебе...

Мальчик-вампир опускается на колени у ног императора, рвет льняные бинты и пьет кровь из перерезанных вен — кровь, которая дар любви, предназначенный для кого-то другого. Для кого-то, кто никогда не вернется...