Книга Пасынок судьбы - Владислав Русанов

— Да ты б не волновалась, бабушка, — попытался приподняться Ярош. — Мы при харчах. Сами себя прокормим. Что ж мы стариков обжирать будем?

Ладони старушки легли ему на плечи, вжали обратно в лавку:

— Сиди, сиди, касатик… Ишь чего удумал — свои харчи! Мы с дедом, хоть и розвальни старые, а правду, от предков завещанную, блюдем. Гость в дом — счастье в дом. И накормим, и напоим, и спать уложим. Вот с банькой промашка вышла. Не упредили старых заранее, так дед и не истопил ее. Да не беда! Ежели до завтра еще у нас погостите, будет вам к полудню банька.

— Что ты, бабушка, — возразил Годимир. — Нам задерживаться не резон…

Но Якуня его не слушала:

— А какие венички у деда моего… Чудо, а не венички. В дубовую рощу нарочно бегал. День туды, день обратно. Да вы извольте откушать. Ложки в руки взяли… Угощайтесь, угощайтесь… Это еда для панычей благородных, а королевне моей я вот, гляди, чего припасла…

Перед Аделией немедленно была установлена миска с мелко накрошенными буровато-сизыми комочками. Она сморщила носик, но Яким опередил готовое прорваться наружу возмущение:

— Это я сам придумал, королевна моя… Тут ягоды лесные сушеные — и черника, и голубика, и брусника, и малина. А с ними вместе орехи лущеные и толченые. А после все медом залито. Попробуй только, красавица, век будешь стряпню старого Якима в Ошмяны заказывать, а то и заберешь старого главным куховаром королевским…

Аделия нерешительно зацепила липовой ложкой один из кусочков угощения. Разжевала. Улыбнулась. Кивнула.

— Вот! — немедленно восхитился Яким. — Я знал, королевна моя, что тебе пондравится! Да разве ж может это не пондравиться? И вы, панычи, угощайтесь, не побрезгуйте…

«Ну, уж если королевне пришлось по душе, — подумал Годимир. — Так чего простому рыцарю кобениться?»

Он решительно взмахнул ложкой. Капуста оказалась кисло-сладкой, грибочки — нежно, слегка присоленными и таяли во рту. А вся эта вкуснота щедрой рукой пересыпана мелкорубленым укропом, лучком, петрушкой, стрелками дикого чеснока… Объедение!

Ярош и Олешек после первых неуверенных движений так зачастили ложками, что рыцарю стало боязно — а успеет ли он насытиться с такими удальцами-спутниками? Он только хотел посоветовать им реже метать, но дед Яким снова опередил:

— Угощайтесь, угощайтесь! Мы еще притащим, коли мало! Кто в лесу живет, от лесу кормится, голодным от веку не бывает… Лес — и стол, и дом. Только надобно уметь распознать…

Блаженная сытость охватила словинца. А слова старого Якима падали и падали, разбивались о стол, как брызги дождевые, расползались по углам, по щелям тараканами, зудели в голове навязчивыми комарами…

Вот говорливый-то! Годимир хотел поковыряться в ухе пальцем, но почему-то не смог.

Потом на его глазах Якуня взяла цистру Олешека и отложила ее на полати. И шпильман вопреки обыкновению не возмутился. Просто сидел и тупо пялился в стену.

Яким расправил бороду, поднялся. Помахал ладонью перед лицом Яроша. Лесной молодец будто и не заметил его движений. Странно…

Дедок прибрал лук и колчан, толкнул Бирюка в плечо. Знаменитый разбойник свалился, словно куль с мукой.

— Я ведь узнала его, касатик, — издалека донесся голос Якуни. — Ярош. Ярош Бирюк…

— А то я сам слепой и тупой, — ворчливо отозвался дед. — Сыдор-то думал, что избавился от него. Ан нет… Живучий.

— И не говори, касатик, сколько разов вот так уходил от верной гибели?

— Ну, теперича все. Отпрыгался.

— Я, касатик, королевну в чулан запру. Опосля. А с энтими мордоворотами делать что будем?

Толчок в плечо. Годимир опрокинулся навзничь, больно ударившись плечом. Падение отозвалось вспышкой боли в треснутом ребре. Но ни дернуться, ни пошевелиться рыцарь не смог.

— Да хорошо бы их в погреб, чтоб не попортились прежде времени… Приготовь-ка их, старая, а я с лошадками управлюсь пока. Эх-хэ-хэ, грехи наши тяжкие… — Тяжело ступая, Яким прошел в сени, и вскоре его шаркающие шаги затихли.

Годимир лежал в полном оцепенении и недоумевал — опоили или в еду яду подсыпали? Может, потому и не скупились на укроп с луком, чтобы вкус перебить? Скорее всего. А опоить не могли. Они еще ничего не пили.

И как собираются с ними поступить дальше?

Видеть рыцарь мог только стреху изнутри да жерди, на которые она опиралась. Рядом копошилась Якуня. Кряхтела, охала и, по всей видимости, что-то делала с Ярошем. Судя по словам бабки и деда, они хорошо знали Сыдора. Значит, Бирюку теперь точно не жить. Ну, их-то с Олешеком разбойник может и пожалеть по старой памяти… Годимиру захотелось надавать себе пощечин за подобные мысли, проклятая неподвижность помешала. И как ни заставляй себя думать о чем-то другом, все равно не выйдет. Проверенный способ. Попробуй только сказать себе — не хочу думать о булке с маком. Вот увидишь — только о ней мысли и будут лезть в голову.

Аделия все еще сидела на лавке. Тоже безучастная ко всему, словно тряпичная кукла. Ей, по всей видимости, старики-разбойники уготовили иную участь. Еще бы! Особами королевской крови запросто не разбрасываются. Можно выкуп получить. А если сильно постараться и изобразить из себя спасителя королевны от дракона, есть надежда заделаться королевским зятем и установить власть над половиной Ошмянского королевства. Якиму это, само собой, ни к чему, но вот Сыдор — малый ушлый — своего не упустит.

— Эх, касатик, касатик… — кряхтела бабка, едва не касаясь краем поневы щеки Годимира. Рыцарю это прикосновение почему-то было крайне неприятно. Словно мохнатая гусеница ползет или жирная навозная муха на лицо сесть норовит. — Ну, вот и славненько. Теперь ты, родимый…

Старуха нависла над словинцем. В руке ее сверкнул широкий кухонный нож из тех, что годятся и хлеб нарезать и барана выпотрошить.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

МНОГО КРОВИ И НОВАЯ БЕДА

Багровый отблеск каганца сверкнул на лезвии ножа, словно крысиный глаз. Бабка сопела. От нее несло потом, мочой и квашенной капустой.

— Гладенький, упитанный… — бормотала Якуня. — Будут оглоедушки довольны. Заплатят старикам хорошо. Да и Сыдор не обидит… Все довольны будут. А панычи? Что ж, не повезло панычам. Не вовремя к Якиму с Якуней заехали… А что ж это нету у него ничего… Ничего-ничегошеньки…

Лезвием ножа бабка приподняла рыцарю мочку левого уха. Потом правого. Что он ищет? Осмотрела руки… Годимир догадался — это она сперва высматривала серьги, а теперь проверяла имеются ли у него перстни. Хвала Господу, словинец побрякушки из золота и серебра не любил, считал их баловством, не достойным рыцаря. Теперь оставалось лишь благодарить Господа, Пресветлого и Всеблагого, за эту нелюбовь. А что там у товарищей? Кажется, у Яроша в левом ухе висела серьга в виде крейцбергского талера на цепочке. Не повезло лесному молодцу…

Вдруг послышался гулкий звук удара, будто кто-то церковный колокол зазвонил. Глаза Якуни смешно сошлись к переносице, а после и вовсе закатились. Бабка безвольно уселась Годимиру прямо на живот. Несмотря на малый рост, весила она изрядно. Дышалось рыцарю и так тяжело от неведомой отравы, а теперь и вовсе стало невмоготу.