Книга Европа - Ромен Гари

Дантес провел рукой по глазам. Врач смотрел на него пристально и жестко.

— В чем дело, господин посол? Вы чем-то удивлены?

— Как вы быстро…

— Я ждал вашего звонка.

Дантес взял себя в руки.

— Я только что восхищался вашим аналитическим талантом, доктор, но вам не хватает главной детали. Раз вы заговорили о чувстве вины… Действительно, тогда, в машине, мы были вдвоем, но кое-что вы не могли узнать из полицейского отчета: Мальвина ждала от меня ребенка, когда попала в аварию. Она была на четвертом месяце беременности и, естественно, от удара потеряла ребенка. Предоставляю вам разобраться в этом нагромождении мелких частностей в подсознании человека, который не смог остаться верным своим собственным требованиям…

Жард поднялся.

— Ну что ж, — сказал он, — давно было пора…

Дантес в растерянности повесил трубку и попытался сообразить, как мог Жард так быстро приехать из Парижа, быть здесь, перед ним, когда он только что слышал его голос по телефону, а потом понял, что во время разговора держал трубку в руке, и все в порядке. Жард говорил с ним из Парижа.

Оставался еще час, и он решил принять кое-какие меры предосторожности, чтобы не дать повода для сплетен по поводу своего здоровья. Ничто так не угрожает карьере, как злые языки, которые пользуются малейшим поводом, чтобы навредить. Он позвонил в посольство и долго обсуждал с Шармелем текущие дела. Он выказал приличную случаю озабоченность при известии о том, что, хотя забастовка не стала всеобщей, профсоюзное движение посеяло хаос во всей Италии, и при мысли, что его окружает хаос, он почувствовал странное удовлетворение, причина которого осталась ему неясна. Фашисты перешли в нападение и все чаще выставляли свои кандидатуры на выборах. Он сказал своему поверенному, который, казалось, немного нервничал — Шармель дважды пытался сослаться на предыдущий телефонный разговор, которого посол не помнил, — что немедленно вернется к работе, если ситуация обострится.

— Как я уже сообщал вам недавно, — сказал Шармель, — в Палермо убит один человек…

— Каковы требования профсоюзов?

— Повышение заработной платы, сокращенный рабочий день, улучшение условий работы на заводах…

Он повесил трубку.

В Древнем Египте народ выходил на улицы и требовал у жрецов бессмертия. Зарплата, уровень жизни… Отчаяние присмирело.

Он оделся, вызвал шофера и поехал на прогулку во Флоренцию. В Италии он больше всего любил источенные временем, но необыкновенно живые камни, которые пробуждали в человеческом взгляде какой-то зверский аппетит, непреодолимое желание пройти сквозь эти стены в поисках живой истории, которой они пропитаны. Он внимательно следил за часами и заранее посмеивался, немного смущенно, над этой комедией, которую они с Эрикой сейчас будут разыгрывать, чтобы не противоречить требованиям старой чудачки, мнившей, что Фатум и порывы души подчиняются мановению ее рук в тяжелых перстнях. В полдевятого он повернул назад. Уже показалась вилла «Италия» на вершине холма, в окружении кипарисов, а слева простерлось тихое озеро, на которое всей тяжестью навалилась жара.

LVI

Эрика лежала посреди дороги, рядом с перевернутым велосипедом. Ее длинное платье из белого муслина было перехвачено желтым поясом, завязанным широким бантом, похожим на гигантскую бабочку, трепещущую от жалости на талии упавшей танцовщицы русского балета. Дантес велел остановить машину, вышел и склонился над ее сверхъестественно красивым лицом. Трудно было найти что-нибудь менее похожее на несчастный случай, чем эта цветочная композиция, достойная кисти лучших японских художников. Он коснулся платья кончиками пальцев…

— Это платье было на вашей матери в нашу первую встречу у Румпельмайера, четверть века тому назад…

— Так это правда? Я решила, что она выдумывает… Однако какая у вас память, дорогой посол!

— Представьте себе вторжение прошлого в парижском кафе-кондитерской… Некоторые вещи не забывают. Она была похожа на героиню тургеневского романа — Киссинген, тысяча восемьсот шестьдесят пять… Я поднялся, сраженный…

— Вы проявляете излишнюю дерзость, мой милый посол. Литературную дерзость, я имею в виду. Это смелый образ. Потому что если вы сражены, то не поднимаетесь, а, наоборот, падаете…

— … Я поднялся, сраженный. Она была прекрасна… Я хочу сказать, она была похожа на вас.

— Восхитительно: влюбиться в мать, потому что она похожа на свою дочь, которая еще не родилась… Не уверена, что могу оценить это.

— Еще от нее пахло ее любимыми духами… Их сделал специально для нее граф де Сент-Круа.

— Сент-Круа? Изобретатель ядов? Маркиза де Бренвилье…[52]

— У вас превосходная память…

— Да, мама брала меня с собой в семнадцатый век.

— Браво. Когда говоришь правду, расходящуюся со старой доброй реальностью, всегда нужно делать вид, что обманываешь… Да, маркиза де Бренвилье…

Он задумался… Она дотронулась пальцами до его губ.

— О нет, только не говорите, что Ma похожа на Бренвилье…

— Я не утверждаю, что она похожа на Бренвилье. Я утверждаю, что она и есть Бренвилье.

— Какой ужас! Эта гнусная отравительница… Зачем выдумывать такие гадости?

— Она подкупила моего дворецкого, который одурманил меня каким-то наркотиком…

— …Потому что без этого любовного зелья вы бы меня совсем не любили?

Он увидел слезы в ее глазах. Но действительно ли они там были? Или он сам придумал их, чтобы почувствовать себя предметом такой нежной любви? Шофер приблизился к ним, сняв кепку. Посол опустился на одно колено и говорил без остановки.

— Ваше превосходительство, тут ездят машины, люди на вас смотрят…

Дантес сурово взглянул на него:

— Посол Франции, Альберто, никогда не должен стыдиться своих любовных порывов… Это благотворно влияет на образ. Образ Франции, я имею в виду. Эта знатная дама ни на что не будет способна, когда не будет способна на снисхождение к влюбленным…

Водители тормозили, прыскали в кулак…

— Как же они смешны, — сказала Эрика.

— Что вы хотите, мы живем в крайне реалистическую эпоху. Проявите жалость к тем, кто «не питает никаких иллюзий», сделайте вид, что не замечаете их…

Он лег рядом с ней на дорогу.

— Жан! Это попадет в газеты, и вас отзовут…

— Ни в коем случае. Я еще верю в страну, которую представляю, а это не только Декарт и Паскаль — это еще и «Не презирай любовь! Живи, лови мгновенья…»[53].