Книга Дитя Ковчега - Лиз Дженсен

И девушку в моих комнатах – ее рука в брюках какого-то студента, что-то делает с его…

И женщину, которую я мельком разглядел в окне, под чьим корсетом…

И склянку с моим…

– Теперь медленно вдохните, – произнес Скрэби; он приставил к моей груди холодный стетоскоп. Слышит ли доктор, как быстро бьется мое сердце?

С этого ракурса, с ниспадающими серебряными волосами, седой бородой и властным лицом, доктор Скрэби напоминал Бога; того Господа, чья борода растворялась в белых грозовых облаках Великого Потопа, Господа с картины Ноева Ковчега на стене моей спальни дома. Разве я не пришел к ученейшему из ученых? К тому, кто в одиночку очеловечил жуткую Коллекцию Царства Животных Королевы, этот бестиарий с человеческими глазами?

Взор его горел странным сиянием, и на меня снизошло, что револьвер мне больше не нужен. Я заполучил его внимание.

– Сэр Айвенго, – бормотал он.

– Прошу прощения?

– Ничего, – быстро отозвался он. – Просто размышляю, как я могу… – Последовала долгая пауза – будто он рылся в дальних закоулках памяти, подбирая нужное слово. – Помочь вам, – наконец произнес он.

Теперь он тщательно меня расспрашивал, делая какие-то пометки, и внезапно я все ему рассказал. Что я подкидыш и меня нашли у алтаря церкви Святого Николаса в Тандер-Спите – на следующий день после того, как Бродячий Цирк Ужаса и Восторга уехал из Джадлоу – с ужасной раной в основании позвоночника, которая чуть меня не убила. Как на меня огрызались животные в Тандер-Спите и как меня отвергали люди. Об Акробатке из Бродячего Цирка, которая передала моему отцу склянку с…

– Вышеупомянутым предметом. – Мой голос дрогнул. Бровь Скрэби взметнулась.

– Ага, – произнес он. – Теперь у нас кое-что есть.

Но что, он так и не сказал. Вместо этого доктор принялся расспрашивать меня подробно о моей, как он выразился, «правильной речи». Это побудило меня поразить его еще больше: несколькими скороговорками и рассказом о том, как я зачитывал в церкви длинные отрывки из Библии.

– Речь далась мне поздно, – признался я. – Меня подтолкнул торт, увиденный на пятый день рождения. – Это, казалось, взволновало его еще сильнее.

– А до этого? Как вы общались?

– Писком и хрюканьем, насколько мне известно, – объяснил я. – Родители говорили, произошло чудо.

– Или, быть может, воспитание пересилило природу? – пробормотал Скрэби себе под нос. А затем обратился ко мне: – Как вас воспитывали?

– По-христиански, сэр, – отозвался я. – Чистоплотность, чтение, самосовершенствование и благочестие поощрялись. Потакание плоти, нагота и детские забавы – нет. Традиционное английское воспитание, сэр.

Он расспрашивал меня далее, а я неожиданно для себя выкладывал все: как полагал, что в склянке пуповина, пока емкость не разбилась; как Киннон разъяснил мне мою ошибку. Как я рассказал ему о моих страхах и он заверил, что я помешался. Как я настаивал, что хочу узнать правду. Как он посоветовал поехать в Лондон и найти специалиста.

– Вы правильно выбрали место, молодой человек, – ободряюще прошептал доктор Скрэби, делая с меня серию набросков в записной книжке. – Можете довериться мне полностью.

Какое облегчение.

– Вы говорите, приемный отец не желает вас видеть? – переспросил доктор Скрэби, когда я закончил повествование о переезде Пастора Фелпса в Лечебницу для Духовно Страждущих в Фишфорте.

– Именно так, сэр, – понурился я.

– Мне так… грустно это слышать, – задумчиво произнес он. – И никто даже не подозревает, что вы здесь, в этом доме? Со мной?

– Нет, сэр. С чего бы?

– Не с чего. Совершенно. Бедный мой юноша. Никаких родственников? Друзей? Вы здесь совсем – один?

Похоже, для него это было важно, хоть я и не понимал, почему.

– Совсем один, – подтвердил я.

Мне не понравилась эта унылая мысль, но доктор Скрэби нашел ее особенно привлекательной и принялся потирать руки – словно у теплого очага.

И наконец взволнованно выдал:

– Вы показались мне знакомым, молодой человек, как только я вас увидел.

Я удивился.

– Значит, существуют мне подобные? – спросил я, преисполнившись внезапно робкой надеждой.

– Можно сказать, да, – кивнул Скрэби. – По крайней мере, существовали. То есть, я видел похожее на вас существо. Похожее настолько близко и, согласно моим записям, точно в анатомическом плане… – Он подошел к столу и вытащил записную книжку, испещренную набросками и измерениями. А затем продолжил: – Вы слышали о животном под названием мартышка-джентльмен? Вымершем примате из Марокко?

– Нет, – откликнулся я. И почему мое сердце вдруг резко ушло в пятки, словно свинцовое грузило?

– Вы напоминаете это существо, молодой человек.

Я нажал клавишу, открывая картинку с CD-ROMa, и подождал, когда появится трехмерное изображение. Так животное увидел художник. К изображению прилагалась гравюра, выполненная в 1843 году натуралистом, который посетил последнего живого представителя вида в Зоологическом саду Могадора, Марокко. У меня перехватило дыхание. На ней изображалась обезьяна – она стояла, уперев руки в бедра в вызывающей, пугающе человеческой позе за прутьями огромной клетки.

– Это он! – завопил я. – Это он, еб твою мать!

– Выбирайте лексику! – одернул меня мужчина в лиловом спортивном костюме. Жидкое тесто уже поднялось по лестнице и теперь хлебало из банок колу и показывало друг на друге приемы карате, махая ногами в увесистых кроссовках. – Вокруг дети, – продолжал учитель. – Если не можете не выражаться, нечего приходить сюда в школьные часы.

– Сожалею, – солгал я, отчаянно желая от него отделаться. Он пялился на меня как на какого-то педофила. Наконец он свалил, таща за собой хвост из подопечных, словно педагогическая медуза, и я вернулся к тексту, сопровождавшему гравюру. Мартышка-джентльмен оказался необычным видом, озадачивавшим натуралистов того времени. Необычайно похож на человека, мозг больше, чем у Homo Sapiens, веселый темперамент.

Полигамный по природе.

Слово «полигамный» заставило меня задуматься. В голове опять всплыли фразы из чудаковатого трактата доктора Айвенго Скрэби, и мозги зажужжали.

– Значит этот… мартышка-джентльмен, – наконец прохрипел я, хватая ртом воздух. – А, собственно говоря, кто он есть?

– Был, – поправил меня доктор Скрэби. – Их больше нет. Это был интересный вид обезьян; фактически, хвостатый человекообразный примат. Во всяком случае, они были высокоразумны и необычайно похожи на человека. Полигамные по природе, питались фруктами, но в остальном замечательно походили на людей. Как дети, только учтивые по природе; думаю, потому их и окрестили джентльменами. И, наверное, потому они и вымерли, – задумчиво добавил он.