Книга Критика криминального разума - Майкл Грегорио

Я перевернул еще одну страницу и издал вздох облегчения. Рисунки поз, в которых были найдены трупы, были собраны вместе и каталогизированы в самой папке. Коллекционер и знаток анатомических зарисовок вряд ли бы смог это сделать с большей тщательностью. Профессору Канту удалось получить от простого, не обученного подобному ремеслу солдата те свидетельства, которые традиционно работающие полицейские, как правило, игнорируют. Точное воспроизведение и анализ таких бесценных деталей открывали невиданные перспективы относительно понимания природы и технологии преступлений, о которых ранее никто и не задумывался. Я разложил рисунки на столе в соответствии с хронологией убийств и позвал Коха.

— Взгляните сюда, — сказал я. Эхо от моего голоса разносилось под высокими сводами помещения.

— Что это такое, сударь?

— Рисунки поз, в которых были найдены трупы.

Карандашные линии были слабы, неуверенны. Проводились по несколько раз, пока неопытный художник не достигал наибольшей точности в воспроизведении жуткой картины, представшей его глазам.

— Каракули, которые вы видите, — работа Люблинского. А теперь давайте-ка посмотрим, совпадают ли следы, оставленные в саду Канта, с чем-то, что мы найдем здесь.

Мы начали изучать их совместно. С одинаково напряженным интересом приникли мы к рисункам, анализируя каждую черту, каждую отметину до тех пор, пока у нас не зарябило в глазах. Однако ничто не указывало на то, что рисунок, сделанный мною накануне ночью, имел какое-то сходство с зарисовками Люблинского.

— А что это за пятна, сударь?

Кох показал на штриховку рядом с телом Яна Коннена. Мы несколько мгновений внимательно всматривались в них. Они чем-то напоминали отметины в форме креста, которые я обнаружил на снегу, но масштаб был совершенно иной. Я зарисовал башмак в его реальных размерах, Люблинский же попытался воспроизвести всю сцену убийства.

— Не знаю, Кох. Возможно, крест. Откровенно говоря, именно так я и склонен думать, хотя, вполне вероятно, мы здесь имеем дело с чем-то другим, — признал я, взяв другой лист. — Мы должны принимать во внимание, что художник был далеко не профессионал. Пытаясь представить все, он включил слишком многое. И все-таки это действительно похоже на крест, не так ли? — Я указал пальцем на рисунок. — С другой стороны. Люблинский мог выбросить массу принципиально важной информации, стремясь к тому, что в его понимании было ясностью и простотой. Он мог включить как слишком много, так и слишком мало. В любом случае мы не можем делать окончательных выводов на основе подобных рисунков.

— Значит, до тех пор, пока мы не найдем Анну Ростову и не сравним отпечатки ее обуви с рисунком, который вы сделали, — заключил Кох, — мы не сможем быть уверены в том, входила она в сад профессора Канта или нет?

Образ Анны Ростовой промелькнул у меня перед глазами. Я представил, как жандармы преследуют ее, бросают на землю, совершают над ней то или иное насилие. Мне следовало бы всей душой желать этого, а я, напротив, больше всего боялся подобного исхода. Один раз я уже спустил такую свору на Тотцев и стал виновником бессмысленных страданий. Теперь я метался между двумя крайностями. Если Ростова — убийца, дело можно закрывать, она будет осуждена. А что, если она невиновна в убийстве? Ей удастся избежать смертной казни, но не тюремного заключения за проведение абортов и не жестоких лишений, связанных с заточением в Крепости, а затем и с каторжными работами. И я не знал, что в подобной ситуации предпочтительнее.

— И все-таки взгляните, — пробормотал я, не в силах оторвать взгляда от рисунков, — они все стоят на коленях. В этом отношении Люблинский весьма точен. Каждый упал более или менее в одной и той же позе.

— Как Тифферх, сударь. Он…

— Герр Тифферх лежат на анатомическом столе, — прервал я его. — Он представлял собой изолированный объект вне контекста. Сосредоточьтесь на рисунках, Кох. Здесь вы видите жертвы в реальном мире, в естественной среде. В том самом мире, в котором действует убийца. Я… Раньше я не придавал особого значения позам. Я считал то, что они все стоят на коленях, простым совпадением…

Я замолчал, задумавшись.

— Возможно, это и есть всего лишь совпадение, сударь? Нападение могло быть совершено с такой силой, что они просто не удержались на ногах.

— О нет, Кох. Отнюдь, — настаивал я, быстро переводя взгляд с одного рисунка на другой и назад. — Видите? Если человеку нанести удар сзади и если смерть наступила мгновенно, он упадет ничком. Но в данном случае произошло нечто совершенно иное. Все жертвы стоят на коленях. Здесь у нас полная последовательность убийств так, как Люблинский зарисовал их. Так, как если бы мы имели возможность наблюдать за совершением преступлений, одного за другим. Каждая жертва падала именно таким образом, и его или ее лоб опускался на что-то: на стену или на скамейку, как в случае с фрау Бруннер. Возникает вопрос: почему они просто не растянулись на земле, Кох?

— Мне кажется, вы считаете, что у этого есть какая-то определенная причина, сударь.

— Конечно. Потому что они уже опускались на колени, когда им был нанесен удар. То есть они вставали на колени перед убийцей, а затем уже с ними расправлялись.

Кох поднял глаза и удивленно уставился на меня:

— Абсолютно невозможно, сударь! Ни один здравомыслящий человек не станет делать ничего подобного! Я не могу себе представить… Казнь, сударь? Возникает ощущение, что их всех казнили.

— Именно, Кох. Казнь. Но каким образом ему удалось заставить их преклонить колени?

Кох переводил взгляд с одного рисунка на другой.

— Почему же герр профессор Кант не указал вам на эту деталь, сударь? — спросил он. — Он не мог ее не заметить.

— Он сделал гораздо большее, — решительно возразил я. — Он предоставил мне необходимые улики. Кант обеспечил сохранение тела Тифферха под снегом и льдом, чтобы я смог его осмотреть. Затем обратил мое внимание на то, что тело Морика было найдено не в коленопреклоненном положении. Не в его стиле, Кох, давать объяснение. Он предоставляет все возможные свидетельства и предлагает вам самому объяснить очевидное. Мне следовало бы уже давно это понять.

— Очень хорошо, сударь, — возразил Кох, — но ведь у профессора не было возможности проверить истинность того, что нарисовал Люблинский.

Я замолчал на мгновение. С подобным доводом было трудно спорить. И тут меня осенило.

— Брюки Тифферха! — воскликнул я.

— Простите, сударь?

— Вот где доказательство, Кох. В брюках Тифферха. Колени брюк заляпаны грязью. Вы помните? Если моя теория верна, то колени всех жертв должны быть грязными при том условии, что Люблинский точно воспроизводил сцену преступления.

Я оглянулся по сторонам.

— Вон там, Кох! — воскликнул я, указывая на верхнюю полку у дальней стены. — Отодвиньте насос и принесите сюда коробку. Любая подойдет. Чтобы подтвердить свидетельства Люблинского, нам необходимо лишь осмотреть одежду.