Книга Афганская бессонница - Сергей Васильевич Костин

— Что проиграл? — спросил я.

— Пари, — ответил Димыч. — Я поспорил с ним, что если нас найдут, это будешь ты.

Я легонько ткнул Илью кулаком.

— А ты что, думал, я вас брошу?

Илья улыбнулся как-то странно, взгляд у него блуждал по сторонам:

— Я думал, нас вообще не найдут.

Обняв его здоровой рукой, я вел своих бойцов к машине. Моджахеды улыбались, хлопали их по спине. Наджаф махнул ребятам с крыльца — он связывал руки старику. Двое моджахедов, побывавшие в комнатах, несли нашу камеру и штатив.

Илья вдруг отпустил меня, и они с Димычем ринулись к очагу. Над котлом уже колыхался пар, но рядом стояло ведро с холодной водой. Ребята разом нагнулись к нему.

— Пей!

— Давай ты сперва!

Потом Димыч заметил ковшик, зачерпнул воды и жадно припал к ней. Илья, присев на корточки и обливаясь, уже пил из ведра.

Наджаф стоял у калитки и смотрел на них.

— Объясни мне, что они собирались делать с камерой? Ведь продать ее здесь невозможно. х ы можешь объяснить мне эту глупость?

Я задал вопрос и тут же вспомнил про ковры в доме. А Наджаф пожал плечами, потом схватил Пайсу за шкирку и вышвырнул его через калитку на улицу.

4

В машине разговор с ребятами был сумбурный, с пятого на десятое. Мы все сидели на заднем сидении, время от времени хлопая друг друга по ноге или пихаясь плечом. Я случайно, но, как оказалось, промыслительно сел слева, больной рукой к двери.

— Самое интересное, мы не сразу поняли, что нас похитили, — говорил Димыч. — Представляешь? Мы бегаем по полю за этим дехканином, мужик уже вошел в роль, на камеру не смотрит, все путем! Потом эти появляются из-за деревьев. Ты-то, Илюха, спиной стоял, снимал, а я видел.

— Но я тоже ничего не заподозрил.

Это Илья подключается.

— Слушай! — Это Димыч мне. — Прости. — Это Илье. — Ты ведь там же живешь? — Это опять мне. — Мы не можем погреть воды, чтобы помыться?

Помыться ребятам не мешало, это точно!

— Обязательно попросим, — это уже я. — Если нет, сходим к мулле — он же моется как-то.

Оба:

— Какой мулла?

— Ну, я тут под мечетью ночевал, пока талибы были.

Оба:

— Ты че? Какие талибы?

Димыч:

— Я говорил тебе, война началась. Сначала артобстрел, а потом город брали. Я думал, не взяли.

Я:

— Нет, два дня здесь талибы были. Или три — я сутки без сознания в больнице пролежал.

Короче, рассказывать больше пришлось мне. Но все это было урывками. По сути дела, ребята выговорились, описывая все, что с ними произошло, только к концу дня. Вернее, к концу ночи — мы угомонились, когда уже начало светать.

Как обычно, говорил в основном Димыч, а Илья открывал рот в соотношении примерно пятьдесят к одному. Я понял, кого эти двое мне напоминают. Министра с переводчиком. Министру лень работать языком, говоря то, что переводчик и без его рассказа знает. Так что он предоставляет этот труд своему работнику. Но время от времени он считает уместным подчеркнуть важную мысль или передать свое эмоциональное состояние. Я так и воспринимал их реплики: Димыча — с интересом, Ильи — с признательностью.

Дело было так — это о похищении. Из тумана на краю поля возник Пайса и еще один архаровец. Мы все поняли, о ком идет речь — парень снимался у нас в одном из рукопашных поединков, он здорово работал автоматом, как мельницей. Так вот оба басмача выбежали на поле и стали показывать ребятам руками, чтобы те скорее шли за ними. Поскольку они все время повторяли: «Лёт Фан!», ребята были уверены, что это я послал за ними. Тем более что, как они знали, дом связиста, в который я поехал, был совсем неподалеку.

— Подожди, подожди, — перебил Димыча я. — Но ты же сумку с мелочевкой отбросил на пашне. Я понял, специально, чтобы дать мне знак, что вас похитили.

— Да нет! Мы просто очень быстро перемещались, пока снимали, и я не справлялся с сумкой и со штативом. Я ее просто оставил, чтобы на обратном пути по следам найти и взять. А когда эти появились, про сумку вообще забыли. Они так нас торопили!

У ребят не появилось никаких подозрений, и когда Пайса предложил им сесть в старенький «уазик» с брезентовым верхом. Они спокойно расположились на заднем сидении, второй парень вел машину, Пайса сидел рядом. Потом, когда «уазик» явно выехал за город, Димыч тронул его за плечо:

— Куда мы едем?

Но Пайса по-прежнему повторял «Лёт Фан!» и показывал жестами, что я где-то там, впереди. Их привезли в тот расстрельный домик. Тут ребятам уже не понравилось, что меня там нет. Но Пайса продолжал повторять мою афганскую кличку и показывать, что я, мол, сейчас приеду. Еще было светло, так что они увидели детские рисунки. И, естественно, ребята решили, что я обязательно хочу их снять.

Плохим знаком было то, что оба бойца Дикой дивизии ушли и закрыли дверь на засов. Но грамотных и осмысленных действий от них ожидать было сложно. А когда машина отъехала, протестовать было уже поздно.

— А кому все-таки пришло в голову написать на стене «Пайса»? — спросил я. — Если бы не это, мы бы искали вас до второго пришествия.

— Это Илья допер, — сказал Димыч, и Илья скромно потупил взор. — Я-то сначала эмблему изобразил. Я понимаю, что это дети рисовали, но все равно мне не понравилось. Мы там все время выступаем в роли зверей, которые сжигают деревни. А самое главное, и наши танки, и наши самолеты они подбивают, как хотят.

Вот она, разница восприятия! Такова судьба всех произведений искусства — в зависимости от своего опыта каждый видит их по-своему.

— Короче, — продолжал Димыч, — я нарисовал нашу эмблему и написал «Слава ВДВ». Чтоб знали!

— Мне это тоже понравилось, — встревает в разговор Илья.

— Сидим ждем тебя. Все нет и нет, нет и нет. Странно как-то! Хоть и архаровцы, должны бы понимать, что холодно. Ну, придумываем разные объяснения нормальные. Машина сломалась. Разошлись — плохо договорились и ждете теперь друг друга в разных местах.

— Ну, к утру хотя бы сообразили, что что-то не то? — спрашиваю я.

— Ты понимаешь, какая вещь еще, — это Димыч. — Вот нападает на тебя на улице десять человек. Ты знаешь, что ты с ними не справишься. И все равно ты не будешь кричать: «На помощь! Спасите! Убивают!» Не знаю, как ты, я-то точно не буду. Буду знать, что они меня сейчас посадят на перо, но умирать буду молча. Глупо, но это так.

— Это ты к чему?

— Это почему мы о наших подозрениях не написали подробно на стене. Я так рассуждал. Потом выяснится все, ты приедешь, увидишь эти рисунки, конечно, захочешь их снять. Будешь скакать от стены к стене: «Это снимите, то снимите!» И — опа! Оказывается, мы тут две бедные овечки сидели, прижавшись друг к другу, и тряслись: «Ах, вдруг нас похитили?» Ну а потом уже, когда утром услышали, как машина подъехала — почти светло было, — Илья говорит: «Надо все-таки приписать!» И я тогда дату приписал на эмблеме и потом «Пайса». Они уже дверь в тот момент открывали.