Книга Дальтоник - Алексей Слаповский

— Билетик покажем или как? — поинтересовался контролер.

— Ага, покажем! — сердито сказал Килил. — Отец, сволочь, напился, меня посадил, а сам отстал! И водку даже оставил! — он вынул из рюкзака бутылку, протянул контролеру. — Можете взять в счет билета, мне не надо!

Контролер молча взял бутылку и пошел дальше. А сзади послышался старушечий голос:

— Вот чего отцы с детями делают, бросают где попало! А ты, сынок, все-таки не надо, сволочем его не называй, нехорошо. Он все-таки отец!

Килил не посмотрел в сторону старухи, задремал.

Но дремать долго не пришлось: электричка доехала до конечного пункта очень быстро.

Килил бродил у вокзала города Ртищева, который оказался похожим на настоящий город, только небольшой. Как какой-нибудь, к примеру, подмосковный Подольск, где он был с матерью у ее знакомой, но дома здесь поменьше.

Подошел и остановился пассажирский поезд «Махачкала-Москва». Из него вышли пассажиры: размяться по вечерней прохладе. Бегали тетки с сумками и кричали: «А вот пиво холодное, пиво, пиво! Пирожки домашние, угощаемся! Вобла, вобла! Пиво холодное, пиво берем!»

Килил тоже закричал: «Пиво, пиво!» — и пошел с этим криком в вагон.

Шел по коридору, из одного купе высунулся заспанный и растрепанный дядька.

— Пацан, иди сюда!

Килил подошел.

— Сколько у тебя?

— Не спрашивай, бери все! — послышался из купе пьяный вялый голос.

— Вообще-то у меня водка, — сказал Килил. — Отец отстал, гад, а я даже не знаю, как уехать. И закуска есть.

— Ангел! — умилился пассажир. — Заходи!

Килил вошел. В купе было только две постели. На второй лежал мужчина с очень большим животом, скрестив на нем руки.

— Мит Митрич! — крикнул ему попутчик. — Ангел явился, воскресни!

Мужчина с животом медленно поднялся и, увидев водку, застонал и сказал:

— Я не выдержу, Леша!

Но пить не отказался.

А Килил, не откладывая, начал жалобно рассказывать о своей несчастной жизни, о пьющем отце, об умершей матери и о единственной родственнице тете Оле, живущей в Москве.

Мужчины сочувствовали, но вскоре начали выяснять между собой отношения.

— Спать пора, — сказал Мит Митрич. — В одиннадцать мы в Москве, а в час я уже в министерстве должен быть. Ты представляешь?

— А мне в час дома быть, это еще хуже! — весело ответил Леша.

— Шутки ему!

— Чего ты ворчишь? Хочешь спать — спи!

— Поехал я с тобой на свою голову. Один бы ехал себе и ехал спокойно. Пью сутки без просыпу.

— Минутку! А кто первый предложил в Кизляре заправиться?

— В Кизляре я взял две штуки и собирался спать! А ты за полчаса выжрал всё и в Кочубее опять побежал.

— Я выжрал? Я один выжрал? Хорошо, в Кочубее я бегал. Но потом кто тебе спать мешал? В Астрахани в шесть часов кто опять побежал за водкой? — уличал Леша Мит Митрича.

— Опять же, — упрямо опровергал Мит Митрич, — я сбегал за одной, чтобы поправиться. И предлагал успокоиться на этом. А ты уже на Харабалинской не выдержал. Я-то спал там, между прочим, ты у меня даже не спросил!

— Ну и спал бы до Москвы! Ты же в Эльтоне очнулся и чуть не выл!

— Мне плохо было!

Килил посматривал, посматривал на багажное отделение сбоку и сверху, которое было пустым. Таким оно уютным и укромным казалось, так туда хотелось!

— Дяденьки, — сказал он. — А можно я туда залезу и посплю?

— Валяй, — тут же разрешил Леша. — Там и одеяла есть, нам не надо: жарко.

Килил залез и прекрасно устроился на одеялах. Он, задремал, слыша, как Мит Митрич и Леша перечисляют:

— А Палласовке...

— А в Урбахе...

— А в Саратове...

— Кто в Саратове?

— Ты в Саратове!

— Да я и не видел, как мы его проехали! Я ни от чего не отказываюсь, но лишнего мне не надо!

Килил спал долго и проснулся, когда поезд стоял, а проводница и проводник в четыре руки расталкивали вмертвую спящих пассажиров.

— Вставайте, граждане! Полчаса уже стоим! А вонища-то, господи... Милицию, что ли, звать? — спросила проводница. — Состав сейчас в депо уведут.

— Зови! — со злостью сказал проводник. — Я тоже могу выпить, но чтобы так...

Проводница ушла, а потом вышел и проводник. Килил соскользнул сверху, выглянул в коридор. Никого. Быстро обшарил пиджаки мужчин, висевшие на вешалках у двери. Ничего особенного. Нагнулся, увидел внизу портфель, открыл, в нем бумажник. Взял денег — немного, чтобы не заподозрили, бумажник сунул обратно. Быстро пошел к выходу. Появился из служебного купе проводник.

— Ты чего тут?

— Мать встречал, а ее уже нет, опоздал, наверно.

— Еще б не опоздал, нет никого. А кто есть, — усмехнулся проводник, — на твою мать не похожи.

12

Тимур Ахмеджанович молчал, напоминать ему было нехорошо: не так много времени прошло, а Геран куда-то исчез, поэтому Самир, чтобы не терять времени, решил наведаться к нему домой, взяв с собой самого младшего брата Насифа, ему только восемнадцать. Дверь им открыл тоже молодой юноша, еще младше Насифа.

— Геран дома? — спросил Самир.

— Здороваться надо! — ответил юноша и закрыл дверь.

Самир хмыкнул. Его обидели несправедливо. Между прочим, он всегда очень вежливый человек, он всегда первый здоровается со старшими, с уважаемыми людьми и с теми, кого считает равными себе (а также когда это нужно для дела). Но надо же понимать, что ты совсем еще зеленый, ты почти ребенок, это даже неприлично — с тобой первым здороваться. Ты сам должен поздороваться. Обидел. Даже, можно сказать, оскорбил в присутствии младшего брата. И Самир позвонил опять в дверь. Юноша не побоялся, открыл:

— Чего звоните? Нет его!

— А где он?

— Не знаю!

— Ты почему так говоришь? — не выдержал Насиф, которому неприятно было, что ровесник грубит его взрослому брату, с которым даже он, хоть и брат, не может позволить себе такой тон.

Гоша же помнил свою постоянную сверхзадачу: при любых обстоятельствах, пусть даже самых мелких, защищать собственное достоинство. И это теперь была уже не просто его личная задача, а долг будущего члена партии, ПИР. Словно сам Супер-драйвер в этот момент наблюдал за ним и ждал, как он себя поведет. Поэтому Гоша не собирался уступать:

— Как хочу, так и говорю, я дома! А вас не звали, и нечего тут! — не очень складно, но решительно сказал он, собираясь закрыть дверь. Но Насиф уже стоял на пороге, волнуясь, в нем, как и в Самире, как и в других членах их семьи, было сильно чувство справедливости: