Книга Бремя прошлого - Элизабет Адлер

– Вы очень утонченны, мой дорогой, – говорила она, с восхищением глядя на то, как он застегивал пиджак.

Финн накинул на плечи пальто с бархатным воротником и с благодарностью во взгляде улыбнулся Коринне.

– Я еду в оперу, – сказал он, целуя ее спутанные светлые волосы. – И из-за вас опаздываю.

Он обмотал вокруг шеи длинное белое шелковое кашне, коснулся пальцами цилиндра и быстро направился к двери.

Подозвав кеб, Финн вспомнил свой первый день в Нью-Йорке, когда он шел по Уолл-стрит, истекая потом и натирая ноги новыми жесткими ботинками. И все же ни достаточно большие деньги, которые он уже сделал, ни успех, ни прекрасная одежда, которая была на нем, не могли заставить его забыть, какой дешевкой он себя чувствовал, услышав за спиной насмешливое хихиканье. И это было более чем справедливо, говорил он себе, пока кеб вез его в Метрополитен Опера. Он никогда не отделается от этого клейма трущоб. Нищета и невежество были похожи на никогда не заживающую рану, и память о тысяче оскорблений и унижений по-прежнему растравляла его сознание. Делать деньги, много денег, больше, чем можно себе представить, – вот что было единственным занятием, которое в один прекрасный день могло бы залечить эту рану. Но для этого ему нужно было стать богаче отца Лилли.

В опере он был впервые. Итальянская труппа миланского театра Ла Скала, гастролировавшая в Америке, давала «Севильского цирюльника» Россини.

– И вы здесь, мой мальчик, – через толпу к нему подошел Корнелиус Джеймс под руку со своей женой Беатрис, блиставшей бриллиантовой тиарой. Публика на премьере состояла из одних знаменитостей и людей, принадлежавших к высшему обществу, и хотя сам Корнелиус Джеймс не был аристократом, он был знаком с большинством из них.

Он отвел Финна в тихий угол и сказал:

– Мне нужно кое-что сказать вам, дорогой мальчик. Мы с Беатрис говорили об этом и пришли к выводу, что наш эксперимент оказался более чем успешным. Вы стали активом фирмы «Джеймс энд компании» и меньше чем за пять лет превратились из полуграмотного парня в преуспевающего, нашедшего свое место в обществе молодого человека. Мы считаем, что вы заслуживаете вознаграждения. Я приобрел для вас место на Нью-Йоркской фондовой бирже. С завтрашнего дня вы станете членом одного из самых элитных деловых учреждений страны. У меня нет сына, который мог бы наследовать мой бизнес, и поэтому, когда я умру – если вы будете продолжать работать так же энергично – я намерен завещать вам президентское место в фирме «Джеймс энд компании».

Ошеломленный, Финн не отрывал глаз от босса. Он недоверчиво покачал головой и проговорил:

– Сэр, я не достоин такой чести.

– Да, пока это так. Сначала вы должны доказать мне, что достойны этого. – Он по-отечески похлопал Финна по плечу. – Место на бирже – это только начало.

– Я глубоко благодарен вам, сэр, – проговорил Финн. – И постараюсь не обмануть вашего доверия.

Следующим утром Финн снял баснословно дорогую квартиру на углу Пятой авеню и Сорок второй улицы, которую раньше не мог себе позволить. Когда-нибудь он станет президентом фирмы «Джеймс энд компании», и это было единственным, что заставило его пойти на такой шаг. Он наполнил свой бар шампанским и икрой, стенной платяной шкаф набил самыми изысканными костюмами, а постель – красивыми женщинами. Наконец-то Финн О'Киффи шагнул в мир, на какое-то время вычеркнув из памяти прошлое. Но был ли он счастлив? Финн смущенно покачал головой. Ответа на этот вопрос у него не было.

35

За восемь лет, что он уехал от Джекоба де Лоури, Нэд Шеридан прочно утвердился в театре, хотя проводил много времени вне города. Он исколесил всю Америку вдоль и поперек. Потом были Канада и с полдюжины гастролей по Европе, в том числе он играл в своем любимом Лондоне, где его принимали почти так же восторженно, как и его коллегу, звезду Виолу Аллен, отличавшуюся той тонкой красотой, которую так обожают англичане. Он получал предложения от всех крупных антрепренеров, и каждую неделю ему присылали по дюжине рукописей новых пьес.

Нэд Шеридан снял роскошные апартаменты на углу Пятой авеню и Тридцать восьмой улицы, где поселился вместе с прелестной, обожавшей его девушкой Мэри Энн Ли.

Ей было двадцать два года и, подобно Нэду, она хотела быть актрисой с тех самых пор, когда была девочкой в Милуоки. Театр был в крови у ее дяди; его мать-аргентинка была танцовщицей, и он брал свою маленькую племянницу с собой на каждое представление, которое случалось в небольшом городишке.

Дядя умер, когда ей было тринадцать лет, и театра больше не было, но маленькая Мэри Энн уже была захвачена этим нереальным миром. Она дождалась, когда ей исполнится шестнадцать, удрала из дому с двадцатью долларами в кармане и вскоре поступила в труппу Джорджа Тайлера «Мисс Филадельфия», разъезжавшую по всей стране и постоянно пребывавшую на грани финансовой катастрофы.

Когда «Мисс Филадельфия» окончательно прогорела или, правильнее сказать, просто рухнула, Мэри Энн нашла себе другую работу в подобной бродячей труппе и пару лет моталась с нею.

Ей исполнилось восемнадцать, когда она оказалась без работы в Балтиморе, где труппа потерпела неудачу, а ее администраторы быстро смылись, не заплатив ни долгов, ни жалованья актерам. У нее было пять долларов, несколько пар поношенных пуантов и немного одежды. Всего этого не хватало на то, чтобы вернуться в Нью-Йорк, и она нашла работу официантки в крупнейшем отеле города. Она подавала там кофе и яйца на завтрак процветавшим джентльменам-путешественникам. Однажды утром в столовую явился Харрисон Роббинс и, заказав яичницу из двух яиц, бекон и тост, уткнулся в газету.

Мэри Энн сразу же его узнала. Фотографии его не сходили в ту неделю со страниц местных газет вместе с портретом его клиента, красивого и очень знаменитого актера Нэда Шеридана, и она поняла, что если кто-то и мог бы помочь ей найти работу, то это именно он.

– Простите меня, сэр, – заговорила она, в смущении остановившись у его столика с зажатым в обеих руках кофейником.

Харрисон взглянул на нее, оторвавшись от газеты, и сразу отметил, что девушка была прелестна. Он улыбнулся.

– Господин Роббинс, сэр, – торопливо заговорила она, – я актриса. Правда, пока всего лишь из кордебалета. Я села на мель здесь, в Балтиморе, когда шоу потерпело крах и менеджер оставил нас всех без жалованья. Мне нужна работа, сэр, и я подумала, не могли бы вы как-нибудь мне помочь? Какая угодно работа. Я могу работать за кулисами, гладить костюмы, или… одним словом, могу делать все… все, что угодно…

– Приходите ко мне в театр сегодня после полудня. Примерно в половине третьего, – сказал он, снова утыкаясь в газету. – Я постараюсь найти что-нибудь для вас, хотя, возможно, и не за такие деньги, которые вы получаете, работая официанткой.

Это для нее не имело значения. Мэри Энн была готова пойти на какие угодно условия, лишь бы снова быть ближе к сцене, а не подавать кому-то каждое утро кофе и сок. В тот день шел проливной дождь, туфли ее протекли, а тонкое пальто промокло насквозь за те десять минут, которые ей понадобились, чтобы дойти до театра. Она сказала швейцару, что ей назначил встречу господин Роббинс, и в хлюпавших от воды туфлях, моргая от капель, стекавших с мокрых волос ей в глаза, направилась по указанному ей коридору в уборную господина Шеридана, где должна была встретиться с Роббинсом.