Книга Очаровательная сумасбродка - Эллисон Чейз

Как просто найти ответы на эти вопросы, которые понравились бы ему. Увы, от этого они правдой не станут.

Колин крепче сжал руки. Плохо уже то, что они приедут в Мастерфилд-Парк вместе — как парочка любовников, которыми они уже почти стали. Колин покосился на Холли, обвел взором линию ее профиля. Она сидела, свободно сложив руки на коленях, ее тело покачивалось в такт движению кареты.

— Что имела в виду бабушка, когда сказала, что твое место больше не в Бриарвью? — спросил он.

— Вообще-то я точно не знаю. Сначала я подумала, что она на меня сердится и хочет, чтобы я поскорее уехала домой. — Холли задумчиво улыбнулась. — Но твоя бабушка определенно уверена в том, что все закончится хорошо и что мое возвращение в Мастерфилд-Парк поможет делу.

— Ты веришь в то, что это так?

Она пожала плечами.

— Бабушка — идеалистка, — промолвил Колин.

Ему вдруг показалось, будто он получил удар в грудь, и он испытал острую боль, вызванную отчасти угрызениями совести, отчасти — гневом на то, что его мать и бабушка вынуждены были терпеть мужей, пресекающих каждую их попытку привлечь счастье в семейство Эшуортов. За свою боль они получали лишь насмешки и неуважение, к которым примешивалась изрядная доля жестоких пьяных выходок. Возможно, именно в этом состоит правда о семейном проклятии, и речь идет вовсе не об отвергнутой кельтской принцессе, а о наследственном жестоком обращении, страсть к которому передавалась из поколения в поколение, от одного презренного человека к другому.

Ему удалось не унаследовать эту страсть, потому что он в буквальном смысле этого слова сбежал из дома — в академию, где с головой погрузился в науку, где непоколебимость логики брала верх над чувствами и абсурдностью. Жизнь в Кембридже спасла его.

Спасла ради чего? Как ни крути, он был и остается сыном Тадцеуса Эшуорта.

Положив ногу на ногу, Колин съехал на сиденье чуть вниз и откинул голову на подушку.

Его рука потянулась к ней, прежде чем он успел осознать, что делает. Он погладил ее щеку, прикоснулся к едва заметной царапине на подушечке пальца. И неожиданно спросил:

— Ты все еще веришь в меня?

Холли медлила с ответом, и внутри у него все замерло. Потому что теперь все, чем он в себе гордился, его уравновешенность, сдержанность — все это зависело от ее ответа. Увы, наука вовсе не спасла его.

Зато когда она ответила, ее произнесенное шепотом «да» возродило его так, как не возродило бы ничто другое. Колин подвинулся ближе к ней, и уже через мгновение она оказалась в его объятиях, их губы встретились, дыхание смешалось. Его страсть тут же проснулась, его сердце открылось чувству, которое окутало все его существо и заставило произнести нежданные слова, которые проскользнули с его губ прямо в солоноватую сладость ее рта:

— Если бы все сложилось иначе, если бы я не был членом семьи Эшуортов, я бы попросил твоей руки еще несколько месяцев назад.

Холли застыла в его объятиях.

Колин чуть отодвинулся назад, а затем прижался лбом к ее лбу и закрыл глаза.

— Ты должна это знать, ты заслуживаешь этого, — проговорил он. — С тех пор как мы ездили на верховую прогулку в Харроувуде, я понял, что ты для меня — идеальная женщина, что я никогда не захочу никакую другую женщину так же сильно, как хочу тебя… Ты была так хороша тем утром, — промолвил он. — Так мила, свежа, откровенна… И из-за этого я снова вспомнил о своей семье. Господи, Холли, ну как я мог привести тебя в свою семейку?! Я не могу предложить тебе такую жизнь, какой ты заслуживаешь.

Глаза Холли наполнились слезами, и она заморгала, а затем сердито смахнула рукой одну слезинку, скатившуюся ей на щеку.

— Тогда ты просто глупец, Колин Эшуорт! — Отодвинувшись от него, Холли устремила взгляд в окно. — Я бы осталась с тобой, несмотря ни на что.

Да, и это самое ужасное. Потому что ни последствия того, что он обворовал королеву, ни возможный мятеж жителей Бриарвью, если он не вернет жеребца, не причинили бы ему такую острую боль, как осознание того, что она страдает из- за него. Это же видно невооруженным глазом.

— Почему ты говоришь мне об этом только сейчас? — безучастным тоном спросила Холли.

— Потому что именно в последние несколько дней ты поняла, какие чувства я к тебе испытываю… в этом сомневаться не приходится. Вот я и решил, что ты имеешь право знать правду.

Холли повернулась к нему, ее черты обрели резкое выражение, в глазах застыло обвинение.

— Так ты считаешь, что это правда? Что ты защищал меня, не допуская в свою жизнь?

Колин кивнул.

— Как я и сказала, ты глупец. Ты не защищал меня. Ты недооценивал меня, как недооцениваешь всех, кто тебя окружает. — Колин хотел было что-то сказать, но она перебила его: — В одном ты был прав: ты не веришь, не веришь никому. Ты считаешь, что должен справляться с неприятностями в одиночку, потому что все недостаточно сильны, чтобы встать на борьбу со злом рядом с тобой. Потому что, с твоей точки зрения, ты никому не можешь довериться. Даже мне.

— Ты не понимаешь…

Холли перестала слушать его. Колин может сколько угодно говорить о том, что хочет избавить ее от бед, которые то и дело случаются в его семье, но он никогда не заставит ее изменить своего мнения о том, в чем она уверена. Он не верит ей, не верит в любовь, которая с каждым днем росла и росла и, наконец, настолько окрепла, что может справиться с любой трудностью, которая преподнесет им судьба. Во благо это или на беду. Холли верила в это.

Возможно, если бы она была женщиной вроде Пенелопы Уингейт, то увидела бы хоть какой-то смысл в его действиях. Если бы ей было нужно только получить определенный статус и богатство, которые в будущем подарит ей титул герцогини, то — да, такое замужество едва ли удовлетворило бы ее. Но Холли ничуть не волновали такие вещи. Она хотела только его. Колина Эшуорта, мужчину. Его упрямое, высокомерное желание встать между опасностью и теми, кто ему дорог, было частью его сущности, но именно за это Холли и любила его. А вот за настойчивое отрицание любой помощи ей хотелось как следует встряхнуть его и вбить хоть немного здравого смысла в его глупую голову.

Больше всего Холли раздражало, что Колин не дает ей выбора. Он просто решил, что для нее будет лучше, и не желал обсуждать собственное решение. Словно она ребенок. Даже сейчас, когда он отодвинулся в свой угол кареты, во встревоженном выражении его лица проглядывала самоуверенность, потому что кто бы ни страдал от его поступков, он был уверен в том, что его решение верно.

Скрестив руки на груди, Холли попыталась устроиться на сиденье поудобнее, чтобы так и провести остаток путешествия. Колин пообещал ей быструю езду и не солгал. Холли давно уже Потеряла счет времени, она даже не помнила, сколько раз они делали остановки, каждая из которых казалась ей чересчур быстрой, потому что после них ей приходилось снова сгибать затекшие конечности, чтобы устроить их на сиденье кареты, и вновь терпеть бесконечные мили постоянной тряски.